Око тайфуна

…Когда Дубовца и Каню обвязали пеньковым концом, который боцман приплавил с корабля, Стивену удалось нечеловеческим напряжением оторвать от троса их одеревеневшие, заледеневшие пальцы. Лед покрывал их головы, лед, слипшийся из мокрого снега. И пока боцман стал оттаскивать мину дальше, Стивен поплыл с этими еле живыми парнями к кораблю, поддерживая над водой их головы, хотя сам уже ни на что не надеялся. Потом они повисли на конце за кормой, и десятки рук подхватили их и вытащили на палубу.

Мичман на какое-то мгновение пришел в себя и, торопясь сказать, прохрипел:

— Каню… Каню спасайте… Каню…

И снова потерял сознание.

…Каня нахлебался воды, и фельдшеру в госпитале пришлось часа три возиться с ним. А мичман, когда в него влили стакан спирта, очнулся, но сразу же снова заснул.

Он не слышал, как за корму спустили на плотике Красовского с минерами, не слышал, как потом их тащили обратно на палубу, как корабль дал ход. Он не слышал даже того, как через несколько минут за кормой разрезал штормовую ночь могучий взрыв, разодравший этот непроглядный снег. Вскинулось над базальтовыми валами до самого неба вытянутое, лохматое, похожее на даурскую папаху облако.

…Очнулся Дубовец только следующим вечером и какое-то время не мог припомнить, что случилось. Дробно вибрировал корпус корабля, и он понял, что это корабль. Слабо потянуло спиртом, и было ясно, что он в госпитале.

Во всем существе был счастливый, освобожденный, отчужденный покой. Как тогда, когда они, в конце концов, вырвались из страшного «ока тайфуна». Тишина.

Он раскрыл глаза и увидел на соседней койке Каню. Тот широко улыбался, глядя на него.

— Обезьяну в моей каюте знаешь? — спросил Степан. — Возьми, подари, кому захочешь.

И, примиряясь с неизбежностью, закрыл глаза.

Авторизованный перевод с белорусского: В. Севрук.

Рисунки П. Павлинова.