Окончательная реальность

Макс знал, что Шмит всегда озвучивает любимую теорию Риббентропа. Сейчас он начнет говорить, какой монолитной будет Европа после того, как фюрер заставит всех считаться с откровением ХХ века – с идеями национал-социализма, что после «общетеоретического пассажа» Шмит обрушится на Америку, что будет говорить о «силах империализма, которые действуют в угоду финансовому капиталу, пытаясь задушить великую европейскую цивилизацию». Все это Макс слышал много раз, и поэтому обрадовался, когда прозвучало что-то новенькое.

– Господин Шмит, – поднялся журналист из Лос-Анджелеса, – в центре Европы, помимо Швейцарии, осталась лишь одна страна, сохраняющая нейтралитет: я имею в виду Югославию. Предстоят ли переговоры на высшем уровне между Берлином и Белградом?

– Мне о факте таких переговоров ничего неизвестно, – ответил Шмит. – Наши отношения с Югославией строятся на взаимном уважении и полном доверии.

– Можно считать, что нейтралитет Югославии устраивает Берлин? – продолжал допытываться американец.

– Берлин устраивает нейтралитет Швеции и Швейцарии, – ответил Шмит, – мы никому не навязываем своей дружбы.

«Если бы так! – подумал Макс. – Фашисты ждут любого повода, чтобы подчинить Югославию. Как только это произойдет, весь фронт от Балтики до Черного моря окажется в руках Гитлера. Неужели наши лопухи не понимают, что после этого война с СССР неизбежна. Боже ты мой, о чем думает Молотов?»

Максу стало страшно. Он снова взглянул на ужасную карту и маленькую точку Москвы на белой пустыне России. Он представил, как расползается коричневое пятно по Балканам, наступая на горло славянской мечте. Сейчас, заставляя себя анализировать ситуацию и дискутируя с самим собой, он слышал только немой вопрос, обращенный не к себе, нет, обращенный к дому, к своим: «Ну что же вы там?! Дипломаты, делайте же хоть что-нибудь! Понимаете ли вы, что война вот-вот начнется?! Готовитесь ли вы к ней?! Или верите тишине на наших границах?!»

2

Начальник генерального штаба Вермахта Гальдер, будучи человеком педантичным, делал записи в дневнике каждый день. 19 марта 1941 года он вывел каллиграфическим почерком следующее:

«Совещание: Югославия присоединяется к Тройственному пакту.

1-й обер-квартирмейстер во Франции доложил о своем назначении на должность уполномоченного генерал-квартирмейстера при группе армий «Север», развернутой для операции «Барбаросса».

4-я танковая группа будет наступать вместе с пехотой. Необходимо увеличение количества сил по обе стороны шоссе, идущего на Шауляй».

3

Ставка фюрера. Отпечатано 15 экз.

«Совершенно секретно. Только для командования.

Цель мероприятий маскировки – скрыть от противника подготовку к операции «Барбаросса»…Чтобы выполнить поставленную задачу, необходимо на заключительном этапе, т. е. приблизительно до конца апреля, сохранять ту неопределенность информации о наших намерениях, которая существует в настоящее время. Представляется целесообразным отвлечь внимание противника на возможный конфликт с англичанами в Югославии и Греции. Для этой цели предлагается дестабилизировать ситуацию в сербо-хорватском королевстве…

Фельдмаршал Кейтель»

4

Цветкович надел очки, пробежал текст, напечатанный на немецком, итальянском, японском и сербском языках, быстро подписал все четыре экземпляра документа и, дожидаясь, пока Риббентроп, Чиано и адмирал Ошима так же молча, как и он, подписывают протокол о присоединении Югославии к Тройственному пакту, внимательно осмотрел большой зал.

Он вспомнил – со стремительной четкостью – весь этот март; встречу князя-регента с Гитлером, когда фюрер, глядя поверх голов югославских представителей, громко отчеканил: «Мы можем ждать еще две недели! Либо – либо! Если Югославия присоединится к пакту, война обойдет ее границы; если же Югославия решит остаться в стороне – я умою руки». Он вспомнил, как после этого разговора германские танки вошли в Болгарию и устремились к югославским границам. Цветкович вспомнил и то, как представитель Рузвельта полковник Донован, прибывший из Афин, грохотал в его кабинете: «Одумайтесь! Присоединение к Тройственному пакту запятнает вас позором! Мы не останемся равнодушными к этому шагу! Лучше война, чем позор сговора с Гитлером! Мы победим Гитлера – рано или поздно. Мощь Соединенных Штатов и британская воля к победе одержат верх над кровавым фанатиком! Как вы тогда сможете смотреть в глаза европейцам, господин премьер?!»

Все эти видения пронеслись перед глазами Цветковича, и он с трудом подавил вздох и постарался настроиться на происходящее здесь событие, долженствующее изменить ситуацию на Балканах. В этот момент он с отчетливой ясностью вспомнил, как князь-регент Павел рассказывал ему о последней встрече с Милюковым, когда русский изгнанник горько и умно говорил о том, что нерешенная проблема Босфора и Дарданелл еще долго будет маячить общеевропейской угрозой.