Окончательная реальность

Командиры частей и подразделений должны знать цели войны. Комиссары и лица, принадлежащие к ГПУ, являются преступниками, и с ними следует поступать как с преступниками.

Эта война будет резко отличаться от войны на западе. На востоке сама жестокость – благо для будущего».

53

Макс никогда не закрывал глаза на то негативное, с чем столкнулся, отдав себя делу революции. Он холодел от гнева, когда узнавал, что красногвардейцы спалили библиотеку или вырезали на портянки холсты из рамы (а это был Серов). Он всегда соглашался с доводами допрашиваемых тихих, аккуратно отвечавших на все вопросы «господ». Он вслушивался в их разумные слова о жестокостях, которые чинят сейчас красные, и готов был во многом согласиться. Но он вспоминал их слова и деяния пять, восемь, десять, сорок лет назад, когда «во имя отца и сына» вкупе со святым духом гноили в равелинах Чернышевского, вешали Перовскую и Кибальчича, ссылали на каторгу Фрунзе, расстреливали лейтенанта Шмидта, убивали Баумана, травили Толстого, держали в камере Горького, глумились над Засулич, лгали народу, уверяя, что в его горестях и тяготах виноваты лишь «социалисты, студенты и жиды», когда они штыками охраняли ценз общественного неравенства, опасаясь потерять хоть самую малость из того, что принадлежало им, когда они спокойно мирились с вопиющими несправедливостями, потому что эти несправедливости не затрагивали их самих и членов их семей. Тогда Всеволод Владимиров находил объяснение яростному гневу мужика и, не собираясь амнистировать жестокость, ощущал вину нынешних его врагов куда как более страшной.

Он был убежден, что после победы над злом в мире должна восторжествовать культура; он считал, что жестокость должна исчезнуть сразу же, как только эта самая культура придет в новое общество. Придет не в обличье Прекрасной дамы, но в образе справедливого Высокого судии, не прощающего ничего и никому – по вечному закону, по закону Добра.

Еще недавно Макс получал все новые и новые вопросы из Центра: «Военный потенциал Гитлера?», «Попытки контактов с Лондоном против Москвы?», «Новые виды вооружения?», «Нацистская агентура, забрасываемая в СССР?». Как никто другой, он видел постоянную и тщательную работу, которая проводилась национал-социалистами против его Родины; он ощущал постоянную атмосферу ненависти, которую питали к его стране в Рейхе, и поэтому, когда Молотов улыбался фоторепортерам, галантно поддерживая под руку Риббентропа, Макс с надеждой думал: «Неужели наконец договорились, неужели удастся избежать или хотя бы оттянуть грядущую ужасную войну?»

Теперь Макс сидел, обхватив голову руками. Он вспоминал и вспоминал, как написал в Центр, что англичане инспирировали переворот в Югославии лишь для того, чтобы столкнуть лбами Кремль с Берлином, как просил быть очень осторожным, не поддаваясь ни на какие провокации, как говорил, что ни о каком договоре о поддержке югославов не может быть и речи. Боже, что он наделал?! Макс боялся поднять голову и посмотреть на себя в зеркало.

Еще недавно Макс боялся другого. Он боялся, что его не услышат. Ведь сколько раз его не слышали, а он все говорил, и не просто говорил, а доказывал, не просто доказывал, а кричал, и крик его, втиснутый в таблички с отрешенно спокойными строчками кода, так и оставался неуслышанным. Отчаяние овладевало им, когда он не получал ответа на свои шифровки. Сколько сил приходилось тратить на то, чтобы утром появляться на Принц-Альбрехт-штрассе таким, каким он уходил вчера – ироничным и спокойным. Появляться, чтобы видеть, какое раздражение вызывает в германских верхах двусмысленная политика СССР, заигрывание с англичанами, нежелание определиться с союзником, иногда излишняя, неоправданная агрессивность. Каждый день, сидя у себя в кабинете, он думал: «А что если Гитлер уже отдал или вот сейчас, в этот момент, давясь слюной и дергая руками, отдает Гальдеру и Кейтелю приказ приступить к разработке плана вторжения в Россию? Чем сегодня могли достать этого истерика наши?»

И вот наконец он докричался. Тогда, в начале апреля, отдавая Абдулле шифровку с документами Шелленберга, Макс был уверен, что поступает правильно. Он не понимал еще, что ошибся в этом смертельном вальсе на один темп, и поправить в этой жизни уже ничего нельзя. Тогда не понимал, сейчас понял.

В ночь с 8-го на 9-е мая германская армия без объявления войны перешла границу Советского Союза.

* * *

Юлик перевернул последнюю страницу последней книги прежней реальности. Почти пять лет он отдал этому тексту, выстроенному на тщательном анализе фактов, архивной работе, внимательном изучении каждого слова из его многочисленных бесед с Максом. Юлик был доволен, он раскрыл тайну старого разведчика. Теперь беспокойный дух в черной фуражке не сможет попрекнуть писателя плохой работой.

Юлик вышел на балкон. Был тот прекрасный летний вечерок, когда ничто не предвещает дурного. Пятница. 17 июля 1998 года.