Окончательный диагноз

Она начала издавать одобрительные звуки, и это вдохновило его на то, чтобы воспользоваться многократно испытанным методом чередовавшихся прямолинейных движений, доставлявшим ему самые приятные ощущения и, судя по всему, нравившимся Мелани. Он обнял ее за бедра, одновременно увеличив силу и скорость движений, от которых алтарь начал сотрясаться. Впрочем, это мало волновало участников событий. На их маленький мирок не могли повлиять ни тьма, ни холод, ни признаки разложения. Их совершенно не волновало, что вокруг них мусор, что на улице идет дождь, а сами они находятся в темном полуразрушенном здании.

Не исключено, что именно в этот самый момент где-то в тени прятался убийца, наблюдавший, а возможно и получавший удовольствие от того, чем они занимались, но и это их не волновало.

Дэйн перешел на привычный ритм телодвижений, и его сознание и кровь сделали свое дело. Алтарь теперь сотрясался с равномерной периодичностью, а сам Дэйн вскоре начал бормотать обычные, освященные веками фразы, в то время как Мелани продолжала поощрять его классическими стонами. Естественно, что в течение всего этого времени они не обращали внимания на то, что урна неуклонно сползает к краю алтаря.

Наконец после нескольких особенно сильных толчков и пары умышленных пауз, вызванных желанием Дэйна максимально ублажить Мелани, он в последний раз мощно вошел в нее и, достигнув цели, ощутил непроизвольные спазмы. Мелани, еще не достигшая оргазма, но готовая поддержать партнера, принялась ерзать из стороны в сторону, помогая ему словами благодарности.

Именно эти заключительные движения и свалили урну с алтаря, так что она рухнула на каменный пол, а ее осколки разлетелись перед Мелани.

От неожиданности она вздрогнула, выкрикнула совершенно неуместное «О господи!» и, продолжая стоять на четвереньках, попятилась, еще глубже вбирая в себя Дэйна. Вначале это вызвало у него огромное удовольствие, но это чувство быстро рассеялось, так как она продолжала отползать назад и он едва не упал навзничь. Он открыл было рот, чтобы возразить, но Мелани к этому времени уже кричала не переставая, несмотря на свое состояние дезабилье, так что вряд ли ему удалось бы заставить ее выслушать себя. И лишь когда она вцепилась в него, указывая куда-то в темноту за алтарем, он понял, что она что-то там увидела.

Он двинулся вперед, а умолкшая Мелани теперь только стонала и всхлипывала. Дэйн перегнулся через алтарь.

Там было темно и грязно.

Поэтому он не сразу разглядел ошметки мозга, разбросанные по всему полу.

Айзенменгер долго привыкал к Елене, преодолевая чувство страха и неловкости, которое вызывали у него ее перепады настроения и глубина личности. По своей сути он был уравновешенным человеком и проявлял эмоции лишь в крайних случаях. Он был свидетелем слишком большого количества трагедий, к которым приводила страсть, чтобы позволить ей властвовать над собой или кем бы то ни было другим, особенно над близким человеком. Но Елена, лишенная страсти, пыла и непредсказуемости, стала бы совсем иной личностью, возможно утратив все свои характерные свойства, и поэтому ему приходилось мириться с ее внутренним огнем, с которым он ничего не мог поделать и который являлся такой же неотъемлемой частью ее натуры, как глаза, губы и душа.

Но даже в этих обстоятельствах Айзенменгер ощущал, что в этот вечер она ведет себя необычно, хотя вряд ли это было заметно стороннему наблюдателю; однако, хотя эта необычность в поведении казалась едва уловимой, для Айзенменгера происшедшая в Елене перемена была столь же очевидна, как если бы она внезапно лишилась одного глаза.

Вечер они провели в джазовом клубе неподалеку от дома Айзенменгера. Елена полюбила джаз в последние полгода, и хотя Айзенменгер не разделял ее чувств, он не имел ничего против. Он воспринимал музыку как пение птиц — звук приятный, но малоинформативный.

Они поужинали в клубе и выпили несколько больше, чем обычно, и теперь сидели в его доме, слегка соприкасаясь телами. Им и в голову не приходило, что за ними следят.

На протяжении вечера Елена была разговорчива, но все ее высказывания были довольно странными — она отвечала не столько для того, чтобы поддержать осмысленную беседу, сколько стремясь удовлетворить его желание общаться.

Айзенменгер не стал расспрашивать ее о Мартине Пендреде, так как знал, что она не любит распространяться о текущих делах, но к тому времени, когда подали кофе, он уже исчерпал все возможные темы для разговора и отчаяние начало расти в нем параллельно с чувством тревоги.

— Это правда, что они потеряли Мартина Пендреда? — наконец осведомился он.

Елена кивнула и насмешливо ответила:

— Похоже, его мало волнует судьба адвоката.

— Думаю, он боится несправедливого суда. — Он положил руку ей на запястье. — Как бы то ни было, все это очень интересно. Ну, а ты что думаешь?

Они пили бренди, и остроконечные прозрачные стаканы, стоявшие перед ними на кофейном столике, искажали свет и преломляли смысл. Елена смотрела на них с таким видом, словно намеревалась найти истину на их дне.