Окончательный диагноз

— Да вовсе нет, — тут же откликнулся он. Это прозвучало убедительно и неопровержимо. — Конечно, это не самая радостная новость… — продолжил он уже более мягким тоном.

Она рассмеялась, но это был ядовитый смех, от которого могли бы завянуть цветы. Несмотря на это, Джону удалось справиться с управлением:

— Но ведь это же не конец. Это ж не смертный приговор.

Они ехали из госпиталя, и движение было чрезвычайно оживленным, так как они попали в час пик. Она с каменным лицом сидела рядом с ним, пытаясь проанализировать собственные ощущения, и в результате пришла к выводу, что среди них преобладает ярость. Еще глубже был страх, и если она задерживалась на этом уровне, то начинала отчетливо ощущать запах ужаса, но внешне ее реакция выражалась в виде ярости.

Она чувствовала, что ей нечем ответить на его поддержку.

— Небольшой разрез и никакой мастэктомии. В лимфатических узлах ничего нет. Все это прекрасные прогностические факторы.

В течение нескольких секунд в машине царила полная тишина, пока не зашумел двигатель и внутрь снова не ворвались звуки улицы. Елена на протяжении всей его речи ни разу не повернула к нему головы, и он тоже вполне естественно смотрел на дорогу, и лишь когда они остановились на красный свет, она заметила, что он искоса смотрит на нее.

— Уровень смертности от рака груди каждый год снижается, особенно в Великобритании, — произнес он, прикасаясь к ее руке.

— В том-то все и дело, кретин! — Желчь и горечь вырвались наружу столь же неожиданно для нее, как и для него. — В том-то и дело! Уровень смертности! Я превратилась в человека, который должен его преодолеть. Еще неделю назад все было хорошо, а теперь я стою лицом к лицу со смертью!

Она пыталась подавить свой крик, но ей не удавалось это сделать.

— Господи, меня тошнит от тебя! От твоих разглагольствований о статистике, прогнозах и лечении. Разве ты можешь понять, что я чувствую?!

Зажегся зеленый сигнал светофора, но Айзенменгер этого не заметил, пока сзади ему не стали гудеть. Он поспешно надавил на педаль газа и двинулся вперед.

— Я не…

Но она уже начала плакать, словно этот неконтролируемый выброс опустошил всю ее ярость, и теперь ее затопил страх.

— Да, ты не понимаешь. Ты думаешь, что все понимаешь, потому что ты врач, потому что ты ходил на лекции, работал в клиниках, к тебе приходили бедные больные, чтобы ты их вылечил, или тебе привозили трупы, чтобы ты их разрезал, но ты все равно ничего не понимаешь!

Она умолкла, чтобы перевести дыхание, и ему хватило ума не вмешиваться. Когда она продолжила, ее глаза уже заволокла пелена слез, а голос то и дело срывался.

— Ты ничего не поймешь, пока сам не окажешься у врача из-за того, что нащупал у себя уплотнение, или начал резко худеть, или слишком часто кашлять. И только после того, как ты отсидишь все это время, пока они берут свои анализы, видя выражения их лиц, на которых уже написано все, о чем они не хотят говорить, и после того, как они, набрав воздуха, нацепят на себя эти улыбки, готовясь к тому, чтобы дотла разрушить твой мир, ты сможешь понять, что я сейчас ощущаю. И только тогда ты получишь право говорить со мной и успокаивать меня.

Она уже рыдала. Они почти подъехали к ее дому, и на небе сгущались тучи.

— На что мне эта статистика? — между всхлипываниями произнесла она. — Это тебе она нужна, а для меня статистика — наглая ложь. — И перед тем как разрыдаться окончательно, Елена успела выкрикнуть еще одну фразу, полную отчаяния: — Я не хочу, чтобы это было со мной, Джон!

Он припарковался рядом с ее домом через несколько секунд и, даже не выключив двигатель, попытался ее обнять, но она не отреагировала. Она спешила выбраться из машины, словно от рака можно было убежать. Она выскочила из машины и бегом устремилась по лестнице, не удосужившись вызвать лифт. В какой-то момент она споткнулась и едва не упала. Добравшись до квартиры, она открыла дверь и сразу же бросилась в ванную, ощущая позывы к рвоте. Но желудок у нее был пуст, и ей ничего не удавалось изрыгнуть из себя, кроме зеленой кислой слизи, однако ее снова и снова выворачивало наизнанку.

Айзенменгер вошел в квартиру, некоторое время молча постоял в коридоре, а затем развернулся и вышел.

Глаза, наблюдавшие за тем, как Елена вошла в свой дом, ничем не отличались от миллиардов других. Это были темно-карие глаза с поблекшими белками, ободок радужки уже начал приобретать серебристо-серый цвет, свидетельствовавший о возрасте, но с анатомической точки зрения они были безупречны. От природы в них не было ничего необычного.

И тем не менее они отличались от всех прочих глаз.

Они иначе воспринимали, иначе чувствовали и намечали себе иные цели.

Мартин Пендред отвернулся, и его блуждающий взгляд ненадолго остановился на мужчине, который шел за Еленой. Он давно уже ждал ее возвращения, хотя до сих пор не знал, что сделает и скажет ей, когда она вернется.

Он понимал только одно — он хочет ее видеть.

Мысль о том, чтобы последовать за этим мужчиной, пришла откуда-то извне, но, где бы ни находился ее источник, Мартин тут же безоговорочно ей подчинился.