Октавиан Август. Революционер, ставший императором

1 августа тесть Юлия Цезаря, Кальпурний Пизон, осмелился выступить с критикой Антония в сенате. Тон, которым он говорил, был скорее предостерегающим, нежели язвительным, и, что более важно, он не раз выступал в таком духе и раньше. Цицерон находился на пути в Грецию, куда поехал под предлогом помощи сыну с образованием, однако в действительности он бежал от отчаяния и страха перед ситуацией, все более чреватой насилием. Все заговорщики и другие ключевые игроки – такие как Лепид, – покинули Италию. Долабелла вскоре сделал то же, и не осталось носителей империя, которые могли бы оспорить господство Антония над Италией. Многие чувствовали, что постепенно дело идет к гражданской войне, и так же как и в годы, предшествовавшие 49 г. до н. э., особого энтузиазма по этому поводу не наблюдалось. Пизон выступал за подтверждение амнистии, чтобы заговорщики смогли возвратиться и чтобы не пострадал авторитет ни их, ни бывших цезарианцев вроде Антония. Консул не стал отвечать на это выступление насилием, и Цицерон вдохновился надеждами на плоды вновь достигнутого им компромисса. Месяц спустя, 2 сентября, он произнес речь, которая позднее стала известна как первая «филиппика», по аналогии с несколькими речами знаменитого оратора Демосфена, предупреждавшего афинян об угрозе со стороны македонского царя Филиппа. Несмотря на критику недавних действий Антония, Цицерон убеждал его вернуться к духу примирения, который тот продемонстрировал в первые дни после мартовских ид.[185]

Как консул Антоний обладал полномочиями для соответствующих действий, тогда как даже наиболее почтенные сенаторы могли лишь увещевать и давать советы. Он также располагал отрядами вернувшихся на службу ветеранов, отряды которых в то время насчитывали примерно 6000 человек. Первый из македонских легионов высадился в Брундизии, а другие должны были вот-вот прибыть, так что вскоре в его распоряжении оказалась хорошо организованная армия. Он ответил на критику раздраженно, но не сделал попытки использовать имевшуюся в его распоряжении силу, хотя в частном письме Цицерон выражал уверенность в том, что консул готовит резню. Оратор на какое-то время опять предпочел держаться в стороне от Рима и народных сходок и начал писать вторую «филиппику» – язвительный памфлет, который так и не был произнесен в виде речи, в котором в пух и прах разносилась репутация Антония и его недавние мероприятия. Пока царило затишье, однако подготовка к войне продолжалась. В начале октября Антоний отправился на юг, к Брундизию, чтобы устроить смотр вновь прибывшим войскам.[186]

К началу сентября, когда он праздновал свое девятнадцатилетие, Цезарь находился в Кампании, набирая войска в поселениях ветеранов диктатора. За несколько недель он смог довести число своих людей до 3000 человек, но снаряжения остро не хватало. Солдаты относились к своим прежним войсковым частям, но к концу года их распределили по воссозданным Седьмому и Восьмому легионам Юлия Цезаря. Во многом так же, как и в войске Катилины, основы структуры этих соединений были заложены на этом этапе в надежде, что новые солдаты со временем пополнят их ряды. Это также дало возможность назначить примерно 120 центурионов и 12 военных трибунов, подтвердив прежние чинопроизводства, а кого-то даже повысив в звании и тем самым увеличив их статус и жалованье. Этих людей сплотили на данном этапе как награды, так и имя Цезаря, поскольку сам юноша по-прежнему оставался, если можно так выразиться, неизвестной величиной. Юлий Цезарь вел их к победе и щедро награждал, с годами постепенно привязывая к себе. В полной мере и тем более сразу молодой человек унаследовать эту связь не мог, однако ветераны готовы были предоставить ему с его деньгами шанс. Осуществляя власть больших денег и обещая награды на будущее, молодой Цезарь отправил своих агентов в Брундизий для агитации в легионах Антония.[187]

Между тем в начале ноября девятнадцатилетний наследник диктатора во главе своих отрядов ветеранов, существование которых было явно незаконным, возвратился в Рим, введя в город своих вооруженных сторонников, чтобы решить вопрос об их юридическом статусе. Он планировал на проведение своей акции несколько недель, засыпая Цицерона – и, без сомнения, других видных сенаторов – просьбами об одобрении и открытой поддержке, когда он вступил в город. Цезарь льстил старому оратору, убеждая его «во второй раз спасти res publica», как это уже сделал в 63 г. до н. э. Цицерон признавал, что он ведет себя как те, кто

«Вызов стыдились отвергнуть, равно и принять ужасались.[188]

Однако он (Октавиан. – Прим. пер

.) действовал и продолжает действовать очень решительно. В Рим он прибудет с большим отрядом; но он совсем мальчик: считает, что сенат соберется немедленно. Кто придет? Если придут, то кто, при неопределенности положения, заденет Антония?» Однако, признает он, «к мальчику муниципии удивительно расположены» (ad Att. XVI. 11. 6).