Октавиан Август. Революционер, ставший императором

Это была самая серьезная война после Акция и с гораздо бо́льшим трудом проведенная. Риторика об армиях мятежников, собиравшихся идти на Рим, – фантастична, но даже в этом случае это столкновение не похоже на все другие, более незначительные войны, которые вели с 30 г. до н. э. – она была гораздо более крупная по масштабу, и выиграть ее было много труднее. На некоторое время – быть может, лишь на короткое – это поставило под сомнение сами основы руководства Августа, гордившегося непрерывными и неизбежными победами, которые даровали боги римскому народу и его принцепсу, заслужившим их своею доблестью и благочестием. Многое из этого являлось пропагандой, но при постоянном повторении начинало восприниматься всерьез даже теми, для чьей пользы должно было служить. Перспектива того, что они могли проиграть войну и потерять провинцию, была шокирующей, и легко намекала на то, что более они победы не заслуживали. В той же мере, как и что-либо другое, это могло объяснить почти полную потерю душевных сил императором Цезарем Августом в начале войны: все, что он создал, казалось, находится под угрозой. Даже после того как присутствие духа вернулось к принцепсу, сохранялись признаки того, что он все еще не избавился от страха, позднее выразившиеся в раздражительных речах по поводу того, что Тиберий не выиграл войну достаточно быстро.^[690]

В 7 г. н. э. Август праздновал свой семидесятый день рождения, и имелись явные признаки того, что старость настигает принцепса и его здоровье ухудшается. В следующем году он стал меньше заниматься государственными делами. Были назначены три бывших консула для приема большей части посольств от союзных вождей и общин, которые непрерывно валили в Рим толпами, чтобы подать прошения или просто воздать хвалу принцепсу. Сенат он посещал гораздо реже и хотя продолжал председательствовать на судебных слушаниях, теперь на них предпочитали собираться в его части комплекса на Палатине, нежели в общественных зданиях. На выборах он более не присутствовал и не показывал, что поддерживает угодных ему кандидатов, но просто письменно излагал свои рекомендации и показывал избирателям. Тем не менее нам не следует преувеличивать его слабость, у него сохранялись следы прежней решительности. В 8 г. н. э. – а может быть, и в остальные годы – он совершил путешествие в Аримин (ныне Римини) на границе с Иллириком, так что мог находиться поблизости от театра военных действий (Dio Cass. LV. 33. 5–34. 3).

В 7 г. н. э. опять случился недостаток продовольствия, который привел к еще большим беспорядкам. Выборы на следующий год были столь недостойным образом сорваны творившимися бесчинствами, что Август сам назначил всех магистратов. Насколько мы можем утверждать, вызвано это было соперничеством между кандидатами, не зависевшими от какой-либо фракции, поддерживавшей либо Тиберия и его семейство, либо скомпрометировавшего себя Постума. К тому же в 8 г. н. э. Юлия, дочь Агриппы и Юлии, была публично осуждена за прелюбодеяние и, как ранее ее мать, сослана на остров. В этом случае назван только один любовник, Децим Юний Силан, которому сообщили о том, что он потерял дружбу Цезаря, и сказали, что ему следует отправиться в «добровольную» ссылку. Судьба мужа Юлии неясна, но так как имело место обвинение в прелюбодеянии, он, вероятно, еще был жив. Несмотря на консульство в 1 г. н. э., Луций Эмилий Павел не получил никакого крупного военного поста и включен Светонием в список заговорщиков, злоумышлявших против Августа. И хотя не приведена ни дата, ни подробности того, что он делал, но если он еще не был в ссылке, значит, это случилось во время опалы его жены. В следующие месяцы Юлия родила, но Август отказал в позволении поднять ребенка и бросил его – жестокое напоминание о власти главы семейства, а равно и принцепса.^[691]

Втянутым во все эти дела оказался поэт Овидий, который столкнулся не с официальным обвинением или судебным разбирательством, а получил распоряжение удалиться в город Томы на Черном море и оставаться там до тех пор, пока не прикажут иное. Это была самая окраина империи – и конечно, самого ареала греко-римской культуры, – и оттуда он написал ряд стихотворений, прося о прощении и возвращении. Печально, но как того можно было ожидать, стихотворения Овидия, где представлена чувственная природа этого дела, ничтожно мало прибавляют к нашей картине этого скандала. Овидия обвиняли в некоторой нескромности, так как он, вероятно, видел то, что ему не следовало знать, а в более общем смысле, в развращающем влиянии его «Науки любви» – поэма тогда уже была известна аудитории по крайней мере в течение десяти лет и, следовательно, вряд ли это было актуально. Престарелый Август, чувствовавший недостаток сил, недавно испытавший страх и теперь склонный к внезапным приступам гнева, весьма возможно, считал, что это веселое воспевание внебрачных любовных связей имело дурное влияние на молодежь, но вероятно, что был еще один, более серьезный проступок.^[692]