Читаем Октавиан Август. Революционер, ставший императором полностью

Основными нашими источниками по истории тех лет являются Тацит и Светоний, и оба изображали Тиберия мстительным и жестоким и предполагали наличие у него склонности к тайным извращениям – короче говоря, лишь немного меньшим чудовищем, чем Калигула и Нерон. Современные ученые в общем отвергли это предвзятое мнение, и если немногие склонны относиться к нему слишком великодушно, то справедливо указывают на то, что в основном властвование Тиберия было временем мира и стабильности, особенно в провинциях. Хотя наступательных войн велось немного, вообще внешняя политика была успешной. Арминий, потерпевший в битве поражение от Германика,[740]

 уцелел, но когда его оставили в покое, он предпочел обратить свою агрессивность против Маробода, а не против римлян. Короля маркоманов разгромили, и он спасся бегством и жил в империи как изгнанник, а руководимый им союз племен распался. Приблизительно в то же время, когда умер Германик, Арминий был убит несколькими своими военачальниками, возмущавшимися его властью, а народы, объединенные им, раскололись на разрозненные и враждующие друг с другом группы. Должны были народиться несколько поколений, прежде чем на рейнской или дунайской границе появился еще один вождь, обладавший похожим обаянием, и таким образом была устранена угроза для римлян.

В продолжение двадцати трех лет в империи повсеместно сохранялась стабильность, проблемы на границах и в беспокойных провинциях находились под контролем, и в этом отношении решения Тиберия кажутся благоразумными. Большинство его преемников последует его примеру, они не станут совершать объездов империи, как это делал Август, и подобно Тиберию не будут посылать вместо себя старших членов семьи для выполнения такого задания. Для многих причина этого заключалась в том, что у них не было никого из близких или родственников, которым они могли бы доверять. Мысль Августа о более чем одном принцепсе возникала лишь от случая к случаю и все реже поддерживалась. Сама по себе она, казалось, не имела значения, хотя отсюда не следовало, что на будущее ее развитию положили предел. Несмотря на то, что все это свидетельствовало о глубоких изменениях по сравнению с римским прошлым, трудно сказать, к лучшему или к худшему оказалось такое изменение в политической системе, экономике и общественном строе.

Намного более серьезным было постепенное удаление Тиберия от общественной жизни: он общался с сенаторами и посланцами из провинций и из-за рубежа, если они сами приезжали к нему и дожидались своей очереди на Капри. Даже во время его пребывания в Риме в начале своего правления он стал все в большей степени зависеть от Сеяна, доверяя ему так, как никому другому. Отчасти это произошло потому, что тот был всадником и по этой причине не считался человеком, питавшим слишком большие честолюбивые замыслы. Агриппа имел такое же происхождение, но с помощью Августа начал сенаторскую карьеру и последовательно проявил себя как весьма способный военачальник и администратор. Сеян не обнаруживал никакого интереса к карьере такого рода, но тем не менее его роль быстро возрастала, и из «просто» командующего преторианскими когортами он сделался самым важным советчиком принцепса. Когда Тиберий уехал из города, Сеян успешно держал под контролем доступ к нему. Друза и его сыновей устранили, что обескуражило других, потому что они были людьми довольно заметными. В значительной мере стали применять закон об оскорблении величия, который теперь широко толковался и строго применялся за малейшее проявление неуважения к принцепсу.[741] В 31 г. н. э. Тиберий получил консульство, хотя в Рим не приехал, взял в коллеги Сеяна, присвоив ему впоследствии проконсульский империй, и таким образом всячески демонстрировал, что возвышает его до положения товарища и наследника принцепса. В последний момент он изменил свое решение, Сеяна арестовали и казнили в ходе кровавой чистки, стоившей римской элите много жертв.

Перейти на страницу:

Все книги серии Страницы истории

Европа перед катастрофой, 1890–1914
Европа перед катастрофой, 1890–1914

Последние десятилетия перед Великой войной, которая станет Первой мировой… Европа на пороге одной из глобальных катастроф ХХ века, повлекшей страшные жертвы, в очередной раз перекроившей границы государств и судьбы целых народов.Медленный упадок Великобритании, пытающейся удержать остатки недавнего викторианского величия, – и борьба Германской империи за место под солнцем. Позорное «дело Дрейфуса», всколыхнувшее все цивилизованные страны, – и небывалый подъем международного анархистского движения.Аристократия еще сильна и могущественна, народ все еще беден и обездолен, но уже раздаются первые подземные толчки – предвестники чудовищного землетрясения, которое погубит вековые империи и навсегда изменит сам ход мировой истории.Таков мир, который открывает читателю знаменитая писательница Барбара Такман, дважды лауреат Пулитцеровской премии и автор «Августовских пушек»!

Барбара Такман

Военная документалистика и аналитика
Двенадцать цезарей
Двенадцать цезарей

Дерзкий и необычный историко-литературный проект от современного ученого, решившего создать собственную версию бессмертной «Жизни двенадцати цезарей» Светония Транквилла — с учетом всего того всеобъемлющего объема материалов и знаний, которыми владеют историки XXI века!Безумец Калигула и мудрые Веспасиан и Тит. Слабохарактерный Клавдий и распутные, жестокие сибариты Тиберий и Нерон. Циничный реалист Домициан — и идеалист Отон. И конечно, те двое, о ком бесконечно спорили при жизни и продолжают столь же ожесточенно спорить даже сейчас, — Цезарь и Август, без которых просто не было бы великой Римской империи.Они буквально оживают перед нами в книге Мэтью Деннисона, а вместе с ними и их мир — роскошный, жестокий, непобедимый, развратный, гениальный, всемогущий Pax Romana…

Мэтью Деннисон

История / Образование и наука

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
100 знаменитых анархистов и революционеров
100 знаменитых анархистов и революционеров

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – эта фраза всплывает, когда задумываешься о судьбах пламенных революционеров. Их жизненный путь поучителен, ведь революции очень часто «пожирают своих детей», а постреволюционная действительность далеко не всегда соответствует предреволюционным мечтаниям. В этой книге представлены биографии 100 знаменитых революционеров и анархистов начиная с XVII столетия и заканчивая ныне здравствующими. Это гении и злодеи, авантюристы и романтики революции, великие идеологи, сформировавшие духовный облик нашего мира, пацифисты, исключавшие насилие над человеком даже во имя мнимой свободы, диктаторы, террористы… Они все хотели создать новый мир и нового человека. Но… «революцию готовят идеалисты, делают фанатики, а плодами ее пользуются негодяи», – сказал Бисмарк. История не раз подтверждала верность этого афоризма.

Виктор Анатольевич Савченко

Биографии и Мемуары / Документальное