Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем

Меж тем Кишкин вернулся во дворец, чтобы оттуда «организовать сопротивление». Пальчинский утверждал, что в те часы царили общий хаос и растерянность. Правительство продолжило заседание. Заслушали информацию Станкевича о его телеграфном разговоре с Духониным, который документально зафиксирован. Станкевич сообщал в Ставку:

— Положение с каждой минутой сложнее… В руках правительства лишь центральная часть города, включая штабы и Зимний дворец. Силы правительства: две с половиной школы юнкеров и батарея Михайловского училища и два броневика. Этих сил достаточно продержаться 48 часов, но не больше, и нет возможности без помощи извне предпринять какие-либо активные меры…

— Войск назначено достаточно. По справке, которую я взял сейчас у начвосоверха, — самокатные батальоны в ночь на сегодняшнее число со станции Передольское и Битецкая отправлены по желдороге в Петроград. По моим расчетам, они должны бы уже давно прийти по назначению. Неужели нет сведений об их приходе? Мне передавали, что поехали их встречать… Мне непонятно, почему столь ничтожные силы правительства?»[2963]

В 18.00 заседание кабинета возобновилось. Обсуждался вопрос: оставаться ли в Зимнем дворце или разойтись. Станкевич «доказывал, что еще имеется полная возможность покинуть дворец, не рискуя быть арестованным, и перейти в другое помещение, откуда уже организовывать борьбу. Слишком пустынно было в Зимнем дворце и мертвенно. Конкретно я предлагал перейти в Городскую думу, где, по телефонным сведениям, собрались все представители общественности и где намечался действительный центр борьбы… Но только Гвоздев соглашался со мной. Остальные члены правительства решительно отказались. И, может быть, они были правы… Лучше было погибнуть в пустынном Зимнем дворце и быть арестованными толпой ворвавшихся солдат, чем оказаться окруженными и поддерживаемыми теми, кто вчера еще винил правительство в том, что оно вызвало большевизм… Чтобы устранить всякие сомнения, правительство устроило закрытое заседание и постановило оставаться во дворце и защищаться до последней степени»[2964]

.

Большевики сжимали кольцо окружения.

Наступил вечер, надо, наконец, открывать II Всероссийский съезд Советов, а Зимний дворец не сокрушен. Бонч-Бруевич передавал настроение Ленина, который безумно нервничал: «Почему так долго? Что делают наши военачальники? Затеяли настоящую войну! Зачем это? Окружение, переброски, цепи, перебежки, развертывание… Быстрей! В атаку! Хороший отряд матросов, роту пехоты — и все там!»[2965]

Подвойский признавал: «Ленинский план — поставить съезд перед фактом уже происшедшего переворота — оставался незавершенным. Задержка со взятием Зимнего волновала до чрезвычайности весь Смольный. Каждая минута напряженного ожидания казалась часом. Ленин присылал мне, Антонову-Овсеенко, Чудновскому десятки записок, в которых ругался, что мы затягиваем открытие съезда и тем вызываем волнение среди делегатов: «надо открывать заседание съезда, а Зимний все еще не взят»…

Цепи с каждым часом все теснее подступали к площади Зимнего дворца и становились все гуще и гуще. К 6 часам Зимний был словно опоясан солдатскими цепями. Солдаты и матросы все ближе и ближе подползали к нему, оставляя за собой резервные узлы. Перебежкой они последовательно занимали все исходные пункты для штурма Зимнего… Юнкера, забаррикадировавшись штабелями дров у ворот дворца, зорко следили за движениями наших головных цепей и всякое передвижение их встречали ружейным и пулеметным огнем…

Меня неоднократно впоследствии просили объяснить, почему мы, имея силы и возможности покончить с Временным правительством, сами оттягивали этот конец. Я отвечал: «Да, положение наше у Зимнего к 6 часам было таково, что стоило приказать «На штурм!», и героической кровью нескольких сотен борцов мы бы завладели дворцом. Но в этот исторический момент каждая капля крови бойца революции в наших глазах была дороже и без того уничтожаемого врага. Защитников Зимнего с каждым часов все больше разлагала агитация наших сторонников в среде юнкеров и казаков, а также агитация проникших через потайные ходы переодетых матросов и солдат, членов Военной организации»[2966].

Когда стемнело, приближение решительных перемен людьми по-прежнему не чувствовалось. Мимо Зимнего на трамвае проезжал Бенуа: «Уже темнело, и я не мог вполне разглядеть, происходит ли что-нибудь ненормальное на площади. Почудилось только, что между горами сложенных дров движутся какие-то темные массы, но что они представляют собой, я не разобрал. Во всяком случае, я никак не ожидал, что «это на сегодня» и что мы доживаем самые последние часы нашего «буржуазного строя». Мало того, когда наши девицы, Атя и Надя, изъявили желание отправиться вечером в балет, то мы с женой не сочли нужным их от этого отговаривать»[2967]. Потом, правда, пожалели.