Олег Борисов

Соглашаясь на «переезд» «Кроткой» из Ленинграда в Москву, Додин, понимая, что Борисову нужно было предъявить в новом театре большую роль, предупредил Олега Ивановича, что «это будет новый вариант спектакля, а не механический перенос с одной сцены на другую». И они опять начали беспощадно работать. «Борисов, — вспоминает Лев Абрамович, — мужественно все сносил, но однажды не выдержал и сказал, что не понимает, зачем тратить столько усилий, если все и так хорошо. Мы остановили репетицию, вышли в театральный дворик и часа полтора ходили там, разговаривали. Я старательно объяснял, почему лучше по-новому, чем по-старому… Олег Иванович внимательно слушал, потом произнес: „Хорошо, я понял. Дайте еще тридцать минут на раздумье“. Потом мы продолжили, и больше подобных вопросов не возникало. Борисов мог совершить над собой огромное усилие, если ясно видел цель. Он замечательно играл в БДТ, но, на мой взгляд, еще глубже и тоньше воплотил эту роль во МХАТе».

Олег Иванович полагал, что это так просто — взять и восстановить старый спектакль. Но его почти три года не играли, партнеры другие, город… тоже имеет значение. «Теперь нет Акимовой, — записал он в дневнике, — вместо нее — Таня Шестакова. Со стороны Левы последовали новые нюансы, и все в основном затрагивали ее. В сторону расширения, укрупнения ее образа. Мы долго ходили по внутреннему дворику, пока ставили декорации. Он старался меня убедить: „Если раньше играли про ненависть, теперь должны выйти на ее оборотную сторону — любовь. Ведь она же была между ними… И зависимость должна быть не только ее от него, но и обратная тоже. Все-таки у Федора Михайловича вещь называется ‘Кроткая’…“ Я принял почти в штыки. Внутренне, конечно: „Мне кажется, любви там было столько, сколько требовалось. А если уйдет тема несовместимости, то уйдет и стержень“. И все-таки я прислушался. Многие аргументы говорили в его пользу. Во-первых, слепок с любого спектакля, пусть и хорошего, нежелателен. При возобновлении нужно учитывать, что изменился ты, что-то вокруг. Говорят, я стал спокойней (это возможно…), в моей московской жизни появилась гармония. Значит, это отразится на моем Ростовщике. И потом — Достоевский! Тысячи вариантов, не исключающие друг друга. В этом я убедился, когда делал первый, ленинградский вариант. Назовем его в шутку „Крот“. Предстояло убедиться снова…»

Это не было переносом. Сделали новую версию. Новую редакцию. Из прежней фактически осталась лишь сценография Эдуарда Кочергина. «И Достоевский изменился во мне, и я стал иным по отношению к нему, — рассказывал Олег Борисов. — Сделали попытку еще раз прикоснуться к тому, что уже однажды свершилось и подарило неповторимые ощущения. Попробовали улучшить найденное — в рисунке роли, в пластическом решении, реализовать то, что по тем или иным причинам не удалось. А главное — судьба вновь свела меня с Достоевским».

Судьба свела, когда во МХАТ пригласили работать Борисова и где Додин ставил тогда «Господ Головлевых». Таким образом, «линия жизни» «Кроткой» прервалась совсем ненадолго. Додин и Борисов продолжили репетиции, пытаясь избавиться от перебора энергии и страстей, пытаясь пройти спектакль только по существу и по смыслу. Додин настаивал, что только так и надо играть, на что Олег Иванович всегда возражал, что публика вносит свои коррективы и как-то меняет состав крови во время спектакля. «С тех пор, — говорит Лев Абрамович, — для меня остается острейшей проблемой сохранить и при зрителе то состояние, которое достигается на самой интимной и доверительной репетиции».

На сцене мхатовского филиала рождался совершенно новый спектакль с иной системой внутреннего диалога, с чуть менее эмоциональными и открытыми, но более тонкими связями с Ней. По сути, режиссер и артист всё перекопали заново. Возникла потребность абсолютной связи этих двух людей, зависимости не только Ее от Него, но и Его от Нее тоже. Оказалось, что это очень непросто. «Мы, — вспоминает Додин, — сделали перерыв, потом вышли с Борисовым во внутренний дворик, тем более что декорации и свет были еще не готовы. Он терпеливо слушал меня, внутренне как-то даже напрягся — так всегда бывает, когда что-то его по-настоящему задевает. Мы кругами ходили по этому дворику и разговаривали, спорили. Борисов на моих глазах глубоко и серьезно озадачивался, и вот то, как он озадачивался, было потрясающе. Сегодня актеры слишком часто уже не хотят и не умеют так работать, так сомневаться — они быстро находят приспособления и решения, подчиняя их своему комфорту и самочувствию. Времени, чтобы охватить весь масштаб проблемы, у них, как правило, нет.