Олег Борисов

Хейфец после этой истории МХАТ покинул. Его вновь позвали в Центральный театр Советской армии, из которого он в 1970 году ушел по собственной инициативе из-за закрытия спектакля «Два товарища» по повести ставшего в то время в Советском Союзе опальным Владимира Войновича.

В ЦТСА, где Хейфец сразу же заявил руководству театра о намерении ставить «Павла I», режиссеру предложили для начала переговорить об этом в Главном политическом управлении Министерства обороны. ГПУ вовсю еще, пусть перестройка и была уже «на марше», функционировало, Театр армии считался одним из подразделений управления, и работать (не то чтобы ставить, — работать!) над «Павлом I» Хейфецу не разрешили. Не сказали категорически: «Ни в коем случае!» Нет, просто не рекомендовали: «Рано». Это было сродни запрету. Режиссер принял решение приступить к работе над пьесой Мережковского, не обращая никакого внимания на разговор в ГПУ. «Если меня уволят, — сказал себе, — значит, уволят».

Леонид Ефимович рассказывает, что, уйдя из МХАТа, он внутренне распрощался с Борисовым, с которым они часами обсуждали пьесу Мережковского. В представлении Хейфеца Павлом мог быть только Олег Иванович. «Я понимал, — говорит Хейфец, — что ему скоро 60 лет, что это Советский Союз, что Художественный театр представляет его к какой-то очень высокой награде. И я понимал: при чем тут площадь Коммуны и наши с ним вечерние беседы, когда мы шли по Москве? И понимая все это и ни на что не надеясь, я позвонил Олегу Ивановичу и сказал: „Олег Иванович, конечно, надежды нет, я ни в каком сне не вижу, что вы будете играть…“ — „Почему нет надежды?“ — ответил он. „А вы пойдете на скромную сцену Театра Советской армии? Из Московского Художественного театра?“ — „Когда репетиция? Я приду к вам в театр репетировать Павла I“. И он — пришел. Он это сделал. Люди театра знают, что это такое. Он не только это сделал. Он буквально через несколько недель сказал: „Пожалуй, я перейду сюда работать“. Я стал его отговаривать: „Олег Иванович! Нельзя уходить из Художественного театра за несколько месяцев до наград, до званий, до праздника — до юбилея“. Он произнес текст, который я не могу воспроизвести. Надо знать Художественный театр, положение в нем Борисова, конъюнктуру города Москвы. Он совершил невероятный поступок». Для Хейфеца этот поступок стал «огромным человеческим ошеломлением».

Артисты ЦТСА приходили к Хейфецу в кабинет и спрашивали: «Правда ли, что Борисов будет играть Павла I?» «Правда», — отвечал режиссер. И спрашивавшие — Хейфецу: «Я — на любую роль!» Актеры, по выражению Хейфеца, «толкались», чтобы участвовать в спектакле. В любой роли. Вплоть до массовки. Подавляющее большинство. Только потому, что они понимали значимость прихода Олега Борисова в свой театр — таким был авторитет Олега Ивановича в театральной среде. Леонид Ефимович испытывал эйфорию. Он, по его словам, «стал свидетелем редчайшего актерского поведения». Хейфец думал, что с такой гигантской пьесой будет испытывать затруднения с подбором артистов, но оказалось, что у него практически была запись — «на любую роль, лишь бы с Борисовым».

29 сентября 1988 года Олег Иванович назвал датой для себя «исторической»: первая репетиция «Павла», читка по ролям, знакомства… «„Здравствуйте, я — Олег Борисов…“ От всего этого грустно, — записал он в дневнике. — Почему я в чужом, неизвестном мне театре, а не у себя? А где это у себя? Когда заполнял анкету, подумал: все равно надо было чем-то заняться, не сидеть же без дела. Летом прочитал вольтеровского „Кандида“, на которого так ополчился мой новый знакомый Павел Петрович. Там есть фраза, которой буду себя тешить: „Все события связаны неразрывно в лучшем из возможных миров“».

«Он меня учил, — вспоминает Хейфец. — Вот из „Павла“ — конкретный пример. Павла I показывали в советской историографии как сумасшедшего безумного идиота. Но разве мог Олег Борисов быть на такой позиции, получив роль Павла. Он мгновенно, мгновенно понял, что такое его отец, он понял, что Петр III это человек, которого убила мать, и он сразу — я не успел еще рта раскрыть, как он расположился к матери как к женщине, которая убила его любимого отца.

А любимого отца в пьесе нет. Только один пунктир иногда проходит относительно его отца. Но он это сразу взял. Он выходит и видит книжку у сына, Александра, будущего императора. Наклоняется, берет эту книжку, а книжка эта связана с антипавловским зарядом, настроением. И он так смотрит на эту книжку, что большой зал ЦТСА в этот момент не дышит… А всего-то: он просто берет книжку и так на нее смотрит. А потом спрашивает. Спрашивает абсолютно буднично: „Откуда она у тебя?“ Так просто спрашивает, как будто интересуется, который час. И замечательно, надо сказать, игравший Борис Плотников отвечает ему: „От бабушки“.

Наступала пауза. Мощное, гневное, завораживающее молчание Борисова, сосредоточившего на себе внимание каждого зрителя, ошеломленного мистической силой артиста. И — крик после нее: „Чертова бабушка!!!“