Олег Борисов

В сентябре 1979 года в новой квартире Борисовых раздался звонок. Звонил кинорежиссер Александр Григорьевич Зархи. Он приехал в Ленинград, чтобы предложить Олегу Борисову главную роль в своем новом фильме «26 дней из жизни Достоевского». «Приехал, — вспоминает Алла Романовна, — очаровывал Олега своей легкостью, интеллигентностью, воздушностью, фиглярствовал… И только, мол, об Олеге мечтает, и только с ним будет снимать. И козырь — съемки будут и в Чехословакии…»

С самого начала у Борисова возникло к этой идее предубеждение. «Рискованное дело», — все время вертелось у него в голове. «И потом: кто его надоумил? — задавался Борисов вопросом в дневнике. — Еще вспомнил, что видел накануне сон, как Фима Копелян от чего-то меня отговаривал. Знать бы, от чего?» «Начнем с фотопробы», — резво начал Зархи, как только переступил порог борисовского дома. И сразу оценка: «Какая квартира, ай-ай-ай! В Москве такой нет даже у Михалкова!»

В кинематографе Зархи с 1928 года — с фильма «Песнь о металле», снятого им вместе с Иосифом Хейфицом, Владимиром Гранатманом и Михаилом Шапиро. До 1950 года Александр Зархи работал в паре с Хейфицом (сняли в числе прочих ленты «Депутат Балтики» и «Разгром Японии», удостоенные Сталинских премий, а также «Член правительства» и «Его зовут Сухэ-Батор»), потом — самостоятельно («Высота», «Анна Каренина»…)

Первая реакция Борисова на предложение Зархи — отказ. Он был наслышан об этом режиссере и знал, что профессионал тот не очень крепкий, а попросту говоря — весьма посредственный, с репутацией человека вздорного, о котором неважно отзывались артисты. Олег Иванович посоветовался с Виталием Мельниковым, у которого снимался в «Женитьбе», со знакомыми художниками с «Мосфильма», со своим приятелем Аликом Григоровичем, ассистентом Зархи на этой ленте. Все в один голос говорили: «Именно ты должен играть Достоевского». После того как Борисов согласился на фотопробы, Григорович сказал ему: «На фотографии — Достоевский. Похожи на него невероятно. Вы любите Достоевского, знаете его. Сам Бог велел сниматься вам. На Зархи не обращайте внимания». И Борисов сказал «да».

Первый съемочный день. На Витебском вокзале в Ленинграде. Олег Иванович волновался — и за роль, и за грим. Долго добивался нужных теней, которые появляются от движения скул. Перед ним был портрет Федора Михайловича со впалыми щеками и возвышенным открытым лбом… Из Зархи тем временем лился монолог: «Для Аполлинарии Достоевский был первым мужчиной, между тем ей было уже двадцать три! Представляете, как они садятся в поезд! Тогда уже появились купе с перегородочками. Я „Анну Каренину“ снимал, поэтому про поезда знаю. („Ровно на секунду, — вспоминал Борисов, — умолкает, держится за голову“.) А отец Анны Григорьевны не мог даже представить себе, что его дочь будет писательницей! Он видел перед собой эту развратную Жорж-Зандку, которая носила штанишки…»

«Мне, — записал в дневнике Олег Иванович, — становилось не по себе, я уходил, приходил, начинал курить, но он так и разговаривал со своей тенью. Никто ничего снимать не собирался. Влип! — мужественно осознал я. — Но ведь если сейчас сказать, что я отказываюсь, опять начнут уговаривать: „Ты же умеешь без режиссера, забудь, абстрагируйся… ведь такой возможности больше не будет“. „У народа появится каноническое представление о Достоевском, и это очень важно!“ — доказывала вчера Белла Маневич (ленфильмовский художник-постановщик. — А. Г.

). А если появится не каноническое, а вульгарное? Алик Григорович вычитал, что Федор Михайлович часто кусал усы, ощипывал свою русую бородку и лицо у него при этом начинало дергаться. Я отвечаю, что и без ощипывания оно с утра у меня дергается».

Когда объявили перерыв, Борисов решил пообедать дома, благо идти ему от Витебского вокзала пять минут. Пошел в гриме, даже пальто снимать не стал. Ему было интересно, как отреагируют на улице на появление Достоевского. «Посмотрите, вон живой Федор Михайлович идет! — так думал я, — вспоминал Олег Иванович. — Ничего подобного. Ноль внимания. Специально иду медленно, чтобы могли разглядеть. Но все смотрят так, как будто я здесь каждый день хожу. Поворачиваю на Бородинскую, на углу стоянка такси. Подъезжает машина: „Папаша, куда ехать будем?“ Я скорее домой. Поднимаюсь, звоню в дверь. Алла должна быть дома. Открывает: „Вы к кому?“ И, наверное, уже пожалела, что открыла. Я низким голосом: „К Олегу Ивановичу“. — „Но я вас не знаю…“ Дверь держит, не пускает. Потом моментально все поняла, засмеялась: „Ах, я так испугалась!.. Незнакомый человек!“ И побежала на кухню разогревать обед».