Олег Ефремов

– А потом Бабанин поставил нам с Сашкой сцену из “Месяца в деревне”, и мы играли ее в актовом зале школы. Потом был Дом пионеров, где Александра Георгиевна Кудашева руководила студией, Сашка меня звал, я отказывался, он говорит: там девочки. И тогда я сказал: ну пойдем… Потом Сергей и Женя Шиловские ввели меня в булгаковский дом… Если бы не это, конечно, я бандитом был бы наверняка.

– Раз отец дожил до таких лет, и ты должен жить долго.

– Посмотрим.

– А ты смерти не боишься?

– Я смотрю просто: отключился и всё.

– Неведомое страшит.

– Мне ведомо. Это как операция, тебе делают под общим наркозом, и всё. Жаль. Жизни жаль. Сейчас все меньше остается… Это мне и плохо».

Интервью как интервью, только последнее. И даже последнее опубликовано с ошибкой![1] Да что ж такое… И сам-то хорош: сказку про бандита поддерживает.

* * *

Всемирно известная пьеса Эдмона Ростана. Мужчина любит женщину, Сирано любит Роксану, сходит по ней с ума – а она с ним дружит. Безответная любовь.

Конфликт, однако. В чем тут дело?

Сирано, как положено поэту, знал слова. Много слов. Роксана не подозревала о чувствах Сирано и влюбилась в Кристиана. Сирано подсказал слова любви Кристиану, чтобы прекрасный юноша влюбил в себя Роксану. Кристиан взял чужие слова и женился. Сирано пожертвовал своей любовью. Кристиана тут же убили на войне. Сирано убит на улице. Бревном. Через пятнадцать лет. Оба героя умерли. Ко второму трупу Роксана поняла ошибку. На обретение вменяемости ей понадобилось пятнадцать лет. Занавес.

Репетиция 8 февраля 2000 года. Ефремов извиняется, что опоздал, был в поликлинике. Как всегда, на всех репетициях всех его спектаклей он непременно говорит о событиях дня. Никого не жалея, ничего не боясь.

Мне нравится читать, например, как О. Н. побывал на встрече Горбачева с интеллигенцией. Дело было, понятно, еще в перестройку. Ефремов ставил и недоставил в 1989-м «Бориса Годунова» (поставит через пять лет, когда смысл Бориса переменится). Возвращается он с высокой встречи в верхах – и прямо на репетицию своего любимого Пушкина:

«В 19.35 входит О. Н. Ефремов и актеры, которые встретились с ним внизу в дверях.

ЕФРЕМОВ: Я был на встрече М. С. Горбачева с интеллигенцией. Многие выступили. Есть тенденции антиперестройки и справа, и слева. Эмоционально это вызвано дошедшей до предела склокой среди писателей. Один фрукт выступал, я о нем слышал, но не слышал раньше, как он выступает. Иванов Анатолий…

Хитрее всех выступил С. В. Михалков. (О гласности в прессе.) Он сказал: “Действительно стыдно, кому это надо? ‘Огонек’ пишет то-то о писателях, а журнал ‘Москва’ пишет о редакторе ‘Огонька’, как о Гитлере не писали. Надо с этим кончать”. Горбачев: “Какой выход?” Михалков: “Может быть, разоружаться в одностороннем порядке…”

Было неприлично на эти темы разговаривать. А у Иванова – лицо дебила. Его достаточно просто в театре по сцене провести. Пещерный человек. Шатров у него троцкист, другой с мелкобуржуазным уклоном. Терминология прошлых лет. Ему кто-то сказал: “Давай, приклад к пузу и прошивай!” Вы всё прочтете, все будет опубликовано. Мы с 10 утра сидели. Марчук – детский сад, может быть, он и первый поэтому.

Потом умные выступали. Олейник, например, говорил и об Украине, и, главным образом, что с Арменией не избежать президентского правления в Карабахе. Вывести из этого столкновения может только лично Президиум Верховного Совета.

Петерс из Латвии достойно, серьезно, глубоко говорил о национальных делах. Кудрявцев, академик, по-моему из Института права, говорил о том, как запущены общественные науки, сейчас начинается сдвиг, но нет кадров, философии-то не было.

Гранин рассказывал об обществе милосердия в Ленинграде: “Мы не афишируем, это дело – деликатное…” Говорил, что человек у нас воспитан на лозунгах борьбы, если ты не борец – значит, не человек, теперь созрел дефицит милосердия…»

Рассказывая об этом, природный борец Ефремов кипит, бурлит. Перестройка вызывает в нем лучшие, возвышенные чувства. Настал звездный час человека, социализма, родины…

…Как Сирано ходил пятнадцать лет к овдовевшей Роксане со своей газетой, с новостями дня, так и Ефремов к своей вечной Роксане – труппе театра – приходил всегда с обзором: где был, кого видел и что подумал. Открыт, искренен и мудр. К февралю 2000-го ничто не изменилось.

Итак, на репетиции Ефремов сообщает актерам, что предлагаемые обстоятельства – это реальность, которую мы создаем. «Мы», не «они». Это важно, поскольку рок – вне. Трагическое столкновение. Но когда причина реальности мы – изнутри – это не трагедия.

Диалог на репетиции вроде бы о «Нельской башне», а между тем – о России. Актер спросил Ефремова: с чего бы он начал, если бы стал президентом страны? Ответ, когда я его прочитала, убедил меня: доведись мне поговорить с Олегом Николаевичем не сейчас, а в 1999-м, мы бы лишь уточняли детали. В основном мы солидарны.