Олег Ефремов

На пятый день пухлятка похудел (вообще-то так и должно быть), но мать вне себя, жалуется врачу. Персонал роддома, судя по всему, хорошо разбирался в детском здоровье: младенца матери приносили в одной пеленке, развязанным, со свободными руками. Она же кидалась щупать «холодные ножки», не понимая, что ребенка закаливают по правилам. Вряд ли ей это объясняли. Вряд ли ей вообще можно было объяснить что-либо. Она всегда все знала лучше всех. Анна Дмитриевна отличалась сильным характером.

В четверг 6 октября врачи разрешили ей ходить и пообещали выписку. «Сегодня уже 6-й день», – пишет она. Вспоминает, что у мужа скоро отпуск. И вдруг – редчайшее для нее слово: «Надо молить Бога, чтоб сынка был здоровый и спокойный». Судя по стилю и орфографии, муж и жена не очень совпадали по уровню образованности; социальное происхождение тоже чем-то отличалось. Стиль, словечки, образ мысли, мелодика фразы, – они принципиально разные люди.

7–8 октября Анна еще в палате, но увеличена матка и пошаливает сердце, ее не выписывают, «настроение скверное». За окном теплая осень 1927-го. В Гагаринском переулке соседи ждут новенького Ефременыша как принято – всем миром. Дух особый. О коммунальной квартире взрослый уже Олег рассказывал часами. Все вспоминают, как он любил свою коммуналку. Верю. Там на него надышаться не могли.

* * *

Дух времени

в 1927 году сгущен, но еще не сперт. Уже десять лет как свершилась революция. Люди, рождающиеся в СССР, с молоком матери впитывали время как право на светлое будущее и обязанность его строить. Им всегда, до последнего дня будет о чем поговорить с современниками.

Люди 1927 года пришли в рай, где расцветал нэп. Одежда и еда в относительном изобилии, икру в магазинах черпают ложками, в рабочих клубах читают газеты и благопристойно играют в шахматы; томные женщины в платьях со спущенной талией поют об отцветших хризантемах; комсомолки спортивны, клянутся идти ленинской дорогой, московская промышленность полным ходом производит товары народного потребления, ткачих снимают на кинокамеры, на новых заводах кипит сталь, а на фабрике «Ява», согласно кинохронике, безмятежные работницы шустро упаковывают тысячи сигарет в пачки, в детских домах полно свежих малышей, на знаменитой «Трехгорной мануфактуре» со станков стекают километры полотна, граждане с удовольствием ходят в кинематограф, великий Эйзенштейн абсолютно вовремя завершает свою бессмертную трилогию – «Стачка», потом «Броненосец Потемкин» и «Октябрь». Будущий режиссер, только что родившийся на Арбате, словно ловит этот дух времени в сгущенном до предела воздухе. Словно учится жить в стране, где легенда правит миром.

Культурный миф о революции бронзовеет благодаря гениальным кадрам Эйзенштейна: залп крейсера «Аврора», штурм Зимнего дворца – победа проснувшихся для социального творчества неимущих масс. «Октябрь» (производство «Совкино») прямо посвящен пролетариату. Трилогия о революции – недосягаемая по стильности и пафосу киноинсценировка событий Великой Октябрьской социалистической революции, как это событие называлось до 1991 года. Говоря языком другой социальной группы, катастрофа Российской империи.

Фильм «Октябрь» открывается честными титрами «По заданию Юбилейной комиссии при Президиуме ЦИК СССР». И что интересно, простой человек (простите за употребление этого штампа) как не знал никого из создателей фильма «Октябрь», так и не знает, что операторами его были Владимир Нильсен, Владимир Попов, Эдуард Тиссэ. Имена композитора Эдмунда Майзеля и художника Василия Ковригина ничего не говорят никому, равно как директора фильма Аркадия Алексеева. Остался, как обычно, один Эйзенштейн. Теперь в Москве есть улица его имени. Пешеходы не догадываются, что так называемый штурм Зимнего, картинный залп крейсера «Аврора» и прочее об Октябрьской революции им известно из кино. Художественного, не документального.

В истории смешиваются причины и следствия, а историки тех лет материалистично утверждают, что одно вытекает из другого. На мой взгляд, история импрессионистична. Погружаясь в историю Ефремова, я еще раз убедилась в этом, да так убедилась, что никак не вернусь в этот Год театра. Новый, 2020-й – для меня год памяти Ефремова, год двадцатилетия его ухода. А к памятной дате следует выпрямить силовые линии правды. (Самая соблазнительная ложь на свете: мы за правду

!)

Мальчик, выросший и творивший в густо легендированные времена, тоже подхватил вирус современничества, но с особенностью: рвался к правде. К тому, как оно на самом деле. Родившийся среди легенд как заведенный рвется к правде? Что с ним такое? И как заведенные, о правдолюбии Ефремова говорят доныне все до единого его мемуаристы. Чуть включишь телепередачу об Олеге Николаевиче, так услышишь, как «Отче наш», что он всегда стоял за правду. И это так – но что такое правда?

* * *