Оленья кавалерия или смерть от кота своего...

Такой хлеб из «рыбьей муки» заменял северным «старожилам» настоящий, ведь привозимая с далёкого юга мука была очень дорогим и редким товаром. Гергард Майдель, исследователь Арктики, путешествовавший по Якутии и Чукотке в 1868-70 годах, так писал об этом: «Русские жители на Индигирке и на Колыме совершенно отвыкли от хлеба, хорошо обходятся без него и считают мучное за лакомство, которое можно позволить себе разве при случае… Достается это лакомство только тем, у которых останавливаются мимоезжие купцы, уделяющие своим хозяевам часть дорожных запасов».

Зато «русские старожилы» восприняли от местных аборигенов некоторые характерные для Крайнего Севера способы питания и приготовления пищи. Например, они «квасили» в неглубоких земляных ямах рыбу и оленье мясо. Всем приехавшим из Сибири и центральной России такое мясо казалось совершенно непривычным и «протухшим». Сосланный по делу о контрабанде в Сибирь чиновник Матвей Геденштром, побывав в 1810 году на севере Якутии, так писал о питании местных русских: «Рыбу, гусей и всякое мясо охотно едят протухлое и предпочитают свежему».

Крайний Север менял и внешний облик — если летом «русские старожилы» предпочитали одежду русского образца из ткани и сукна, то зимой носили меховое одеяние, заимствованное у аборигенов. «Одежда составляет почти полное подобие чукотского костюма, перенятого у них всеми русскими жителями северо-востока Сибири за его практичность» — писал в конце XIX века один из путешественников, побывавший на берегах Анадыри и Колымы.

Крайний Север за несколько поколений полностью изменил все жизненные привычки русского человека. Священник Андрей Аргентов, занимавшийся миссионерской деятельностью на севере Якутии и Чукотке с 1843 по 1857 год, так описывал православных «старожилов» Колымы: «Русский человек стал похож на юкагира, по способам пропитания и по образу жизни. Все они в течение 200 лет силою вещей превратились в кочевников, рыболовов, звероловов. Достаточно, впрочем, двух лет пребывания в этом крае, чтобы превратиться в кочевника, и 15 лет достаточно для того, чтобы объюкагириться и вовсе одичать… Русское племя превратилось здесь в кочевое племя».

Исаак Шкловский в конце XIX века проживший шесть лет в ссылке на берегах Колымы, так описывал нравы местного русского населения: «Очень часто русский парень, которому надоест жить в Нижнеколымске, запрягает собак и уезжает жить „в чукчи“, т. е. в чукотское стойбище. Дикари радушно встречают пришельца. Он берет себе в жены одну, две и больше дикарок и заживает первобытною жизнью. Иногда это продолжается год, два и больше… Русские легко примиряются с первобытною жизнью. Через год они совершенно очукочиваются…»

Не только русские мужчины брали жён из местных женщин, но и русские девушки нередко выходили замуж за аборигенов. Особенно популярны были браки с богатыми чукчами, владевшими многотысячными стадами оленей — главным богатством северной тундры. В XIX веке даже зафиксированы случаи, когда чукчи платили оленями калым за русских невест.

Жизнь русских «старожилов» Крайнего Севера не была лёгкой, зачастую балансируя на грани голода. Поэтому брак с богатыми чукотскими вождями многим казался удачной долей. «Что на реке Колыме! Мы там жили, да голодовали, весь век мучились, а здесь по крайности наша еда округ нас на ногах ходит» — такие слова одной из русских женщин, вышедшей замуж за богатого оленями старейшину, приводит этнограф Владимир Богораз, побывавший с экспедицией на Чукотке в самом конце XIX века.

«Русское Жило» и «койимский найод»

Крупные русские поселения в дальневосточном Заполярье исчезли в XIX столетии. Причиной тому стали, как сокращение поголовья пушного зверя из-за активной охоты, так и прекращение вооруженных стычек с северными народами. К концу XVIII века завершились долгие «чукотские войны» (см. главы 16–17), ушли в прошлое восстания коряков и юкагиров. Боевые походы и набеги сменились мирной торговлей, Российской империи больше не было нужды держать в укреплённых острогах за Полярным кругом сотни солдат и казаков.

Но окончательно заполярные города Дальнего Востока добили две страшных эпидемии «чёрной оспы». Первая пандемия свирепствовала между Яной и Колымой в 1773-76 годах — в многолюдном Зашиверске тогда выжило менее 200 человек.

Спустя чуть более столетия, в 1883-84 годах, эпидемия повторилась и убила половину русского населения, жившего тогда на берегах Колымы, Алазеи и Индигирки. Зашиверск и Алазейский острог опустели полностью. В конце XIX столетия очевидец писал: «…на реке Алазее когда-то было значительное русское поселение, от которого теперь и следа не осталось».