Ольга Ермолаева

— Не очернил, не обелил. Начал что-то говорить... Не поняла я его. Говорит, а сам собой будто загораживает, о чем говорит. Я поняла тогда только, что его сердце занято. И подумала про тебя... Сначала было обидно. Рассердилась на тебя. А потом не стала о нем думать. Силой милому не быть. Да и подумала в ту пору — скучно с ним будет.

— Для кого как...— проговорила Ольга тихо.

— Я была раз с ним в лесу,— снова начала Афоня.— Мы катались на лодке, уехали далеко. Потом вышли на берег и пошли с ним в лес за цветами. Разбаловались. Я его взяла и поцеловала. Он покраснел! До ушей!.. И сразу заторопился домой. Ну, я тогда окончательно поняла, что не лежит его сердце ко мне... Ох, и злилась я в ту пору на себя, что так сделала. Афоня налила вина еще полстакана, выпила и проговорила:

— Хочется быть сегодня веселой.

— И пьяной, — сказала Ольга, усмехнувшись. Афоня порозовела.

— Пьяной не буду,— сказала она сдержанно, с заметной обидой в голосе.— Я уж не совсем такая, как ты думаешь. Мне сегодня скучно. Ждала тебя, думала будет веселей, а ты все хмуришься. Почему ты такая?..

— Не от чего веселиться.

— Чепуха все это, Олютка. Для чего тогда мы живем? Для какого чорта! Изображаем из себя какую-то колючку. Ай, не троньте нас.

— К чему ты это?..

— Да к тому, что дурь все это. Жизнь-то где наша?.. Молодость нам дается один раз в жизни. Молодость уйдет, потом ее только вспоминай. Мне было сначала жаль себя, а потом подумала, а кто нас-то жалеет? Жалей себя — умрешь, и не жалей — сдохнешь. Так лучше уж одну минуточку пожить. Я знаю, тебе хотелось за Григория Николаича замуж. Верно, ведь?..

Ольга вспыхнула.

— А ты не думай о нем. Его нет. Ты найдешь себе не хуже.

— Не говори мне так, Афоня,— остановила ее Ольга, чуть нахмурившись.

— Осердилась?

— Нет,— коротко сказала Ольга. Она не могла подавить в себе неясного отвращения и неприязни к Афоне. Точно перед ней сидела не подруга, которую она любила, а чужая женщина, в голубом японском халате. Ольге хотелось сказать что-то обидное этой незнакомой женщине, ушибить ее и уйти из этой неприятной чужой комнаты.

В передней скрипнула дверь и послышался чей-то мужской голос. Афоня выпрямилась и чуть слышно, шо-потом, сказала:

— Помолчи...

Она на цыпочках подошла к двери и прислушалась. За дверью слышался невнятный разговор, скрипел чей-то сапог. Потом хлопнула дверь, и все стихло.

Афоня продолжала стоять, настороженно прислушиваясь, но в передней было тихо. Афоня так же бесшумно перешла к окну и выглянула на улицу через тюлевую занавесь.

— Ушел,— проговорила она после томительного молчания, подходя снова к столу.

— Кто это был?..—спросила Ольга.

— Человек один...

— Жених твой? Что ты скрываешь от меня?

— Жених?.. Может быть... жених... Только не мой.

Афоня села на кровать, взяла книжку и притихла, смотря недвижными глазами перед собой. Брови ее дрогнули, на ресницах показались слезы. Глаза учащенно замигали. Вдруг она упала на подушки, уронив на пол книжку.

— О чем ты?

— Подожди, Оля... Я проревусь,— сказала Афоня глухо.

В передней снова скрипнула дверь, послышались мягкие шаги. Афоня, не поднимая головы, лежала. Спина ее вздрагивала. Две толстые русые косы, замотанные в клубок на голове, распустились.

— Оля,— чуть слышно заговорила Афоня, повернув к ней покрасневшее лицо.— Ты догадываешься, как я живу?

— Немного догадываюсь.

— Я тебе скажу... Я тебе должна сказать.— Афоня села на кровати, выпрямилась, распахнула на груди халат, словно ей вдруг стало душно и жарко.

— Скажу... Легче будет... я... я ведь... живу на содержании у студента Маклакова, сына купца. Это он сейчас приходил... Все это не мое... Все это он купил... Я... я — вся тут. У меня ничего нету. — Афоня снова свалилась на подушки.

Ольга молчала. Ей было жаль подругу, и в то же время она не могла победить в себе чувство отвращения и гадливости.

Она поднялась и в нерешительности остановилась. Афоня подняла голову. Лицо ее было красное, мокрое.

— Ты пошла, Оля?

— Пошла...

— Ты теперь ко мне больше не придешь... Да, ты не придешь.

Она снова уткнулась лицом в подушки.

Ольга стояла у дверей. Нужно было что-то сказать на прощание, сказать, почему вдруг собралась уходить, но она не могла подыскать убедительных слов.

— Мне идти надо,— сказала она нетвердо.

Афоня вдруг встала, выпрямилась, запахнула халат, утерла платком лицо и спокойно, даже высокомерно сказала:

— Задерживать не могу. Я тебя сейчас выпущу.

Она щелкнула ключом и приоткрыла дверь.

— Прощай... Я все-таки не так уж виновата...— прибавила она очень тихим голосом.

— Ты передо мной ни в чем не провинилась,— пробормотала Ольга.

— Ну, прощай,— Афоня широко распахнула дверь.

На улице было тихо. Громыхнула глухим далеким раскатом гроза.

По улице двигалась небольшая толпа людей. Впереди шла старушка с иконой в руках, за ней две женщины несли на головах крышку проба. Каряя лошадь тащила телегу с гробом. Ольга остановилась.

За телегой шел поп в камилавке, в черном бархатном облачении, вышитом тусклыми медными крестиками. В руках его позвякивало потухшее кадило. Он заученно пел сиплым тенорком: