Ольга, княгиня русской дружины

В гриднице Мистина уселся на хозяйское место, вокруг него разместились старшие хирдманы, гости – напротив. Мистина по-прежнему был одет в белую «горевую сряду», но вид имел обычный: непринужденный и уверенный. Теперь даже белые простые одежды не принижали его, а выделяли, будто он был волхвом.

– Случился между нами раздор… – начал Маломир.

Казалось, он не может подобрать слов, хотя у него на это было немало времени.

– Я что-то такое слышал, – с показной учтивостью кивнул Мистина.

Он не так чтобы хотел над гостями посмеяться, но удержаться не смог.

– Надо бы решить его миром…

– В этом мы с тобой совершенно согласны! Не годится древлянам и руси, десять лет прожив в мире, теперь вдруг взять и рассориться!

– Так зачем же наших баб умыкнул? – не выдержал Найден. – Что ты, ворог нам, печенег?

– Ваш князь разорвал наше мирное докончание. И вы все видели это своими глазами. Ну а раз у нас больше нет мира, нельзя и нас обвинять, если мы вели себя не очень мирно. Мы всего лишь хотели напомнить, как опасно разрывать договор без причины. Тогда ведь и другие начинают делать что хотят.

– Давайте не будем считать договор разорванным, – произнес Маломир. – Мой братанич… погорячился. Он все же еще молод… Разорвать договор имеет право только общее вече Деревляни.

– Вот теперь я слышу разумные речи! Что же ты сразу не сказал этого твоему братаничу? Тогда ему не пришлось бы отряхивать от пыли свою шапку…

– А его людям – наяривать наших коз вместо своих баб, – буркнул Эльдьярн.

Отроки сдавленно засмеялись, древляне переменились в лице, а Мистина и бровью не повел.

– Верни нам наших жен, – Маломир тоже это услышал, – и мы дадим обет не рушить дружбы… пока не соберем вече и не встретимся с Ингорем.

– Это более разумное предложение, чем прежнее. Но вам придется подтвердить, что наш договор о дани в этот год еще будет исполняться. Любые перемены возможны только на другой год, после того как будет заключен новый договор.

– На этот год… мы не будем давать! – разгорячился Обренко, самый упрямый из стариков.

– Тогда мы в возмещение убытков оставим себе ваших жен. Там есть несколько совсем молодых – хазары дорого за них дадут. Вообразите только, какая слава пойдет о древлянах, если их молодую княгиню при живом муже продадут за Хвалынское море!

– Помолчи, Обренко! – махнул на того Маломир. – Если этот год договор в силе, так и дань будет прежняя.

– По черной кунице с дыма.

– По черной. С дыма.

– Стало быть, завтра ждите нас на Святой горе. Я хочу услышать то же самое перед вашими богами и чурами. У них хорошая память, они пригодятся нам как послухи, если что. И тогда завтра же ваши жены будут отпущены без малейшего урона для чести. Мы даже сами их привезем на то место, откуда взяли.

* * *

Следующий день выдался долгим и беспокойным. С утра мы томились: сегодня наше заточение должно было закончиться. Прошло всего три дня, но нам казалось, что мы в плену уже три месяца: бабы стосковались по детям и внукам, волновались о брошенных хозяйствах и прерванных зажинках. Рожь перестаивала; нужно было жать, пока зерно не посыпалось, но никто не решался браться за серпы. Благословение богов не получено, наоборот, Перун и Велес могут быть оскорблены, и теперь все с удвоенным нетерпением ждали, когда княгиня вернется и закончит обряд.

Перед полуднем Мистина с частью дружины ушел на Святую гору. Я не находила себе места. Меня била дрожь от мысли, что мужики не выдержат и нападут на русь: тогда всех нас, женщин, выбросят со стены с перерезанным горлом, но не сразу… К счастью, у Святой горы собрались мужья, братья и сыновья моих товарок, которые увидеть их живыми хотели больше, чем немедленно отомстить за обиду.

Мистина вернулся невредим.

– Ну что, велеть оседлать коней и отвезти вас на поле, откуда взяли? – спросил он у меня.

– Мы сами дойдем. – Я уже бродила по двору перед воротами, и мои бабы со мной.

– Ну, ступайте! – Он махнул отрокам у ворот.

На глаза мне попался Алдан в его потертой полосатой рубахе. Мелькнула мысль: сказать ему на прощание, что я постараюсь побыстрее его забыть? Но не стала: незачем мне разговаривать с ним на глазах у баб и Мистининой дружины. Однако он так посмотрел на меня: спокойно и приветливо, будто и сам понял, что я хотела сказать. Удивительный все-таки человек. Истинный воин и в то же время так не похож на всех этих буйных, тщеславных и жадных горлопанов…

Однако как ни хотелось мне – и другим бабам – бежать домой к детям, мы и впрямь направились назад на «божье поле». Закончить зажинки было важнее, чем обнять детей. Мой серп так и валялся на полусжатом рядку, где я его выронила, когда Алдан вздернул меня на коня; за эти дни сжатая рожь, пролежавшая в росе на земле, уже сопрела. Тут же, на дороге и ополье, еще валялись наши давешние венки, увядшие и засохшие, а Малинка нашла свою заушницу с желтой бусиной, что потеряла при набеге.