Ольга. Запретный дневник.

там, где властвовала смерть одна.

Может быть, когда-нибудь казнишь

тем, что на земле страшней всего, —

пусть, я не скрываю — в эти дни

пожелала я любви его.

Матери просили одного —

чтобы на детей не рухнул кров;

я вымаливала — сверх всего —

неизвестную его любовь.

Воины просили одного —

чтоб не дрогнуть в тягостных боях,

я вымаливала — сверх всего —

пусть исполнится любовь моя.

Господи, я не стыжусь — о нет, —

ни перед людьми, ни пред Тобой,

и готова я держать ответ

за свершенную свою любовь…

1944

ТВОЙ ПУТЬ

Поэма

Аще забуду тебя, Иерусалиме, забудь меня, десница моя. Прилипни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя, если не поставлю Иерусалима во главе веселия моего.

Псалом 136

Умри — и стань!

Гёте

1

…И всё осталось там — за белым-белым,

за тем январским ледовитым днем.

О, как я жить решилась, как я смела!

Ведь мы давно условились: вдвоем.

…………………………………………

А тот, который с августа запомнил

сквозь рупора звеневший голос мой, —

зачем-то вдруг нашел меня и поднял,

со снега поднял и привел домой.

Как в притчах позабытых и священных,

пред путником, который изнемог,

ты встал передо мною на колено

и обувь снял с моих отекших ног;

высокое сложил мне изголовье,

чтоб легче сердцу было по ночам,

и лег в ногах, окоченевший сам,

и ничего не называл любовью…

2

Я знаю, слишком знаю это зданье.

И каждый раз, когда иду сюда,

все кажется, что вышла на свиданье

сама с собой, такой же, как тогда.

Но это больше, чем воспоминанье.

Я не боюсь самой себя — вчерашней.

На все отвечу, если уж пришла, —

вот этой серой, беспощадной, страшной,

глядящей из блокадного угла.

Я той боюсь, которая однажды

на Мамисоне

                           искрящимся днем

глядела в мир с неукротимой жаждой

и верила во всем ему, во всем…

Но это больше, чем воспоминанье.

Я не о ней.

                   Я о гранитном зданье.

Здесь, как в бреду, все было смещено:

здесь умирали, стряпали и ели,

а те, кто мог еще

                                 вставать с постелей,

пораньше утром,

                             растемнив окно,

в кружок усевшись,

                                    перьями скрипели.

Отсюда передачи шли на город —

стихи и сводки,

                              и о хлебе весть.

Здесь жили дикторы и репортеры,

поэт, артистки…

                             Всех не перечесть.

Они давно покинули жилища

там, где-то в недрах города,

                                                     вдали;

они одни из первых на кладбища

последних родственников отвезли

и, спаяны сильней, чем кровью рода,

родней, чем дети одного отца,

сюда зимой сорок второго года

сошлись — сопротивляться до конца.

Здесь, на походной койке-раскладушке,

у каменки, блокадного божка,

я новую почувствовала душу,

самой мне непонятную пока.

Я здесь стихи горчайшие писала,

спеша, чтоб свет использовать дневной…

Сюда, в тот день,

                                  когда я в снег упала,

ты и привел бездомную — домой.

3

…По сумрачным утрам

ты за водой ходил на льдистый Невский,

где выл норд-вест,

                                  седой, косматый, резкий,

и запах гари стлался по дворам.

Стоял, пылая, город.

                                      В семь утра

темнел скелет

                            Гостиного двора.

………………………………………

И на Литейном был один источник.

Трубу прорвав, подземная вода

однажды с воплем вырвалась из почвы

и поплыла, смерзаясь в глыбы льда.

Вода плыла, гремя и коченея,

и люди к стенам жались перед нею,

но вдруг один, устав пережидать, —

наперерез пошел

                                  по корке льда,

ожесточась пошел,

                                  но не прорвался,

а, сбит волной, свалился на ходу,

и вмерз в поток,

                           и так лежать остался

здесь,

            на Литейном,

                                       видный всем, —

                                                                    во льду.

А люди утром прорубь продолбили

невдалеке

                   и длинною чредой

к его прозрачной ледяной могиле

до марта приходили за водой.

Тому, кому пришлось когда-нибудь

ходить сюда, — не говори: «Забудь».

Я знаю всё. Я тоже там была,

я ту же воду жгучую брала

на улице, меж темными домами,

где человек, судьбы моей собрат,

как мамонт, павший сто веков назад,

лежал, затертый городскими льдами.

…Вот так настал,

                               одетый в кровь и лед,

сорок второй, необоримый год.

О, год ожесточенья и упорства!

Лишь насмерть,

                           насмерть всюду встали мы.

Год Ленинграда,

                           год его зимы,

год Сталинградского

                                        единоборства.

4

В те дни исчез, отхлынул быт.

                                                    И смело

в права свои вступило бытие.

А я жила.

                    Изнемогало тело,

и то сияло, то бессильно тлело

сознание смятенное мое.

Сжималась жизнь во мне…

                                                  Совсем похоже,

как древняя шагреневая кожа

с неистовой сжималась быстротою,

едва владелец — бедный раб ее —

любое, незапретное, простое

осуществлял желание свое.

Сжималась жизнь…

Так вот что значит — смерть:

не сметь желать.

                             Самой— совсем не сметь.

Ну что же, пусть.

Я все равно устала,

я все равно не этого ждала

на тех далеких горных перевалах,

под небосводом синего стекла,

там, где цветок глядел из-за сугроба,

где в облаках, на кромке крутизны,

мы так тогда прекрасны были оба,

так молоды, бесстрашны и сильны…

…Всё превратилось вдруг в воспоминанье:

вся жизнь,

                   все чувства,

                                            даже я сама,

пока вокруг в свирепом ожиданье

стоят враги, безумствует зима,

и надо всем —

                               сквозь лед, и бред, и ночи,

не погасить его, не отойти —

рублевский лик и стынущие очи

тому, кому не сказано:

                                           «Прости!»

Того, кто был со мной на перевале,

на одиноком блещущем пути,

и умер здесь, от голода, в подвале,

а я —

            я не могла его спасти…

…Еще хотелось повидать сестру.