Он сел на своей постели. Терпел долго, решив сначала не реагировать на провокации, надеясь, что кто-нибудь другой догадается одёрнуть, или что бравада пакостников сама собой иссякнет. Но они, похоже, одолевали. Перед глазами старпома от ярости плыли разноцветные круги. Он сам боялся в себе таких состояний — это не могло кончиться ничем хорошим. Вся полутёмная, кишащая людьми столовая казалась ему в эту минуту какой-то мрачной фантазией, всплывшей из средневековья. Едва ли не преисподней, у врат которой оставляют всякую надежду.
— Слыхал, Валентин? — начал было подзуживать Жабин. — И этот не спит!..
— А я ещё кое-кому добавлю! — жёстко оборвал его лежавший там же неподалеку Ругинис.
Для Акимова да и для многих других солидарное вмешательство боцмана было неожиданностью. Весь день после плохо для него закончившейся стычки на палубе с Киржаком Ругинис был мрачен и ни с кем не разговаривал.
Чернец поставил окончательную точку:
— Мы таких накрывали одеялом, бленах.., — бесстрастно обронил он в пустоту. — Утром уже холодненькие.
Больше никто не проронил ни слова. Акимов откинулся на спину, старался успокоиться. Ещё один маленький бой выигран, надолго ли? А самое противное, что биться-то приходится не с врагами, они недосягаемы, а как бы со своими. Но кто тут теперь разберёт, где «враги», а где «свои»? И вообще, кто или что назначает человеку «врагов»? Почему, например, во время войны какой-нибудь соотечественник-выродок — изводивший всю округу дебошир и подлец, вор, насильник, убийца — должен считаться «своим», а достойный и гуманный иностранец — умный писатель или отважный путешественник, которым ты давно восхищался заочно, — оказывается в стане «врагов»? Это так же дико и бессмысленно, как считать «своими» всех мальтийцев только оттого, что приходится плавать на судне под коммерчески выгодным флагом Мальты. Что за абсурд эти «государевы интересы», эта стадная рабская логика, жизнь по чьей-то указке, в то время как люди — вот они — так хорошо видны, и каждый знает, с кем ему хочется иметь дело, а с кем — ни за что…
После полуночи щёлкнули один за другим замки дверей, сменились караульные на посту.
— Миш, а Миш! — тихонько позвала Света. — Ми-ша! Я знаю, что ты ни в чём не виноват. Слышишь?
Ей никто не ответил.
— Хочешь, я к тебе приду?
Акимов только начал засыпать, очнулся быстро. Слышал, как прошуршал по палубе пододвигаемый Светланой матрас, как кто-то из мужиков в дальнем углу приглушённо хохотнул и тотчас смолк. В сторону двоих старпом старался не смотреть. «Какой она всё-таки ребёнок!» — думал с досадой. И что ему делать теперь ещё и с этим детским садом, как предостеречь дурочку, которая на глазах всего экипажа и тюремщиков ложится с психованным беспомощным мальчишкой? Ведь она же пойдёт по рукам! А и отказаться от неё, махнуть рукой не получится, и в этом двусмысленная тяжесть его положения, угадываемая, наверное, многими: если вмешается — решат, что от ревности. Светлана первая так подумает. И будет отчасти права.
— Владимир Алексеевич! — раздался вдруг её горячий, захлебывающийся шёпот. — Владимир Алексеевич, подите-ка сюда!
Это уже походило на издевательство. Акимов нехотя приподнялся и посмотрел: Светлана лежала рядом с Бугаевым и прижимала его голову к своей груди.
— Подойдите, он без сознания. У него жар!
Включили большой свет, Бугаева перенесли на диван. Пока Светлана с Ниной Васильевной возле него хлопотали, старпом кинулся к буфетной аптечке, но в ней ничего, кроме бинтов и зелёнки, не оказалось. Пришлось обращаться к охране с требованием позвать Киржака. К тому времени поднялись почти все. Один раз вякнул разбуженный Грибач: пригрозил, что накатает утром начальству телегу и добьётся, чтобы нарушителей режима до конца дней заперли в трюме с ящиками без еды и воды. Киржак, войдя в столовую, попал точно во встревоженный улей и, хотя тоже был зол на полуночников, не стал противодействовать. Большая аптечка из капитанской каюты, предварительно проинспектированная и облегченная наверху, скоро оказалась в столовой.
— Что делать-то? Думайте! — потребовала Светлана от старпома.
Лайнер, который раньше много занимался своими детьми, вызвался послушать через трубочку Мишины легкие. Ничего определённого не диагностировал, но подсказал жаропонижающее средство и взялся было за шприц…
— Нет уж, я сама, — сказала Света.
Ей предоставили свободу действий и разошлись по койкам. Очнувшийся вскоре Бугаев попросил пить, а после задремал на руках у девушки, бережно державшей его голову на коленях. Акимов, так и не уснув до утра, готовый по первому зову прийти на помощь, невольно думал, что это, может быть, самый сладкий сон мальчишки со времен его младенчества, и как хорошо, наверное, с таким сном отойти в небытие… После он ещё припомнит свою дерзкую мысль, которой тогда застыдился: о том, что лучшей долей для Миши Бугаева было бы умереть в ту ночь.