Олимп

До Ахиллеса вдруг доходит: всё это время Гефест молол языком не переставая, словно читал заклинание:

– Воскурение: горящее полено… Никта, взываю к тебе, о Праматерь бессмертных и смертных; жизни источник для всех… О темно-синяя Ночь в обрамлении ярких созвездий, тёплую радость струишь вдоль обширной и сонной пустыни. В сон погружаешь глубокий весь космос, о Мать сновидений, отдохновенье даёшь и труды пресекаешь. Скачешь по тёмным холмам, подгоняя коней быстроногих. Ты – половина всего, – уходящая в царство Аида…[45]

– Довольно, – прерывает богиня. – Если мне вздумается послушать орфический гимн, я перенесусь через время. Как ты посмел, покровитель огня, явиться в Элладу и сумрачные чертоги Ночи в обществе жалкого кратковечного?

Человек содрогается при звуках её голоса. Они похожи на яростный грохот прибоя у скал и только чудом складываются во внятные слова.

– О та, чья природная сила разделяет природные дни, – продолжает раболепствовать кузнец, не поднимая взгляда и не вставая с колен, – сей кратковечный есть отпрыск бессмертной Фетиды; по-своему, он полубог на здешней Земле. Это Ахилл, сын Пелея, и молва о его подвигах…

– Я наслышана про Ахилла, Пелеева сына, и про его подвиги. Разоритель городов, женонасильник и мужеубийца, – молвит богиня голосом бурного шторма. – Какая причина могла заставить тебя, кузнец, привести этого… эту пешку… к задним дверям моего жилища?

Быстроногий решает, что настала пора вступить в разговор.

– Мне надо увидеть Зевса, богиня.

Дух поворачивается в его сторону. Огромная грудастая фигура движется без малейшего трения: она словно парит, а не стоит на камне. Вокруг курятся и дымятся густые тучи. Окутанное вуалью или похожее на вуаль лицо склоняется, глаза чернее чёрного пристально смотрят на человека.

– Тебе надо видеть Великого Громовержца, Бессмертного над Бессмертными, Пеласгийского Зевса, Владыку Десяти Тысяч Храмов и Додонского святилища[46]. Отца богов и людей, Верховного Повелителя над Грозовыми Тучами, Того-Кто-Всеми-Командует?

– Ага, – отвечает Ахилл.

– По какому вопросу? – осведомляется Никта. На этот раз мужеубийцу опережает Гефест:

– Пелид желает поместить в баки Целителя смертную женщину, о Праматерь первого чёрного бесполого яйца. Он хочет попросить Кронида, чтобы тот приказал Сороконожке воскресить царицу амазонок Пентесилею.

Богиня смеётся. Если речи её были подобны плеску волн о прибрежные скалы, то смех напоминает ахейцу зимнюю бурю, что воет над Эгейским морем.

– Пентесилею? – хихикая, переспрашивает облачённая в чёрный наряд. – Безмозглую блондиночку, лесбийскую тёлку с большими сиськами? Во имя всех миллионов Земель, на кой тебе возвращать к жизни эту мускулистую девицу, Пелеев сын? В конце концов, я сама наблюдала, как ты насадил её вместе с конём на громадное отцовское копьё, будто шашлык на вертел.

– У меня нет выбора, – рокочет быстроногий. – Я полюбил.

Ночь усмехается снова.

– Полюбил? Ахиллес, который тащит в постель и рабынь, и пленённых царских дочек, и похищенных цариц без разбора с такой же лёгкостью, как другие едят маслины, только косточки выплюнутые летят? Ты полюбил?

– Во всём виноваты духи Афродиты с феромонами, – вставляет Гефест, не поднимаясь с колен. Богиня обрывает смех.

– Какая марка?

– Номер пять, – ворчит кузнец. – Зелье Пака[47]. Запускает в кровяной поток саморазмножающиеся наномашинки, которые постоянно производят всё больше молекул зависимости, а также лишает мозг эндорфинов и сератонина, если жертва не действует под влиянием одержимости. Противоядия не существует.

Ночь обращает скульптурное лицо-вуаль к Ахиллесу.

– По-моему, тебя как следует поимели, Пелид. Зевс нипочём не позволит восстановить кратковечного, тем паче амазонку: об этой расе он вообще не вспоминает, а если и вспомнит, то сразу выкинет из головы. Отец всех богов и людей не даст и ломаного гроша за жизнь амазонки, особенно девственницы. Для него воскресить смертного – значит осквернить умения и баки Целителя.

– А я всё равно попрошу, – упрямо говорит быстроногий. Большегрудый призрак в эбеновых лохмотьях молча глядит на него, потом на коленопреклонённого Гефеста.

– Хромой покровитель огня, усердный ремесленник на службе у более благородных олимпийцев, что ты видишь, взирая на этого кратковечного?

– Идиота траханого, – хмыкает калека.

– А вот я вижу квантовую сингулярность, – кидает Никта. – Чёрную дыру вероятностей. Тысячи уравнений с одним и тем же трёхбалльным решением. Отчего это, кузнец?

Гефест ещё раз хмыкает.

– Ещё щенком, почти личинкой, его мать Фетида, та, что со спутанными водорослями на грудях, держала надменного отпрыска в небесном квантовом пламени. Вероятность его погибели: день, час, минута и способ – стопроцентна, и поскольку не подлежит изменениям, то вроде как наделяет Ахилла неуязвимостью ко всем остальным опасностям.

– Да уж-шшшшшшшшш, – шипит окутанная мглой богиня. – Скажи мне, сын Геры, муж бестолковой Грации, она же Аглая Преславная, почему ты помогаешь этому человеку?

Карлик склоняется ниже.