Олимпийские игры. Очень личное

– Вот в этом ты совершенно права. В предварительной серии мне повезло в том, что в запасе оставалась одна попытка, и что врач успел наложить швы до того, как нужно было выходить на заключительный прыжок. Ну когда я все-таки пробился в финал, то прекрасно понимал, что каждая попытка может стать для меня последней. Вот и фокусировался на каждом отдельно взятом прыжке как никогда в жизни.

* * *

Рассуждая о собственных достижениях, Луганис тогда сказал:

– Не раз задумывался, почему это получилось именно у меня? Я ведь вполне отдаю себе отчет в том, что добился в прыжках в воду очень высоких результатов. Мне кажется, главный секрет заключается в том, что я очень рано начал профессиональные выступления. В полтора года родители уже занимались со мной акробатикой и танцами, в три я начал выступать перед публикой, а когда подрос и занялся прыжками в воду, то параллельно с тренировками в бассейне ходил в гимнастическую секцию.

В танцевальных классах меня научили не только держать весь рисунок танца в голове, рассчитывая каждый шаг, но и как бы видеть себя со стороны. Такую визуализацию танца я впоследствии перенес в свои тренировки в бассейне. Подозреваю, что именно это дало мне возможность гораздо лучше, чем другие спортсмены владеть телом в воздухе. Я всегда совершенно точно знал, зачем делаю то или иное движение. И, соответственно, не делал лишних…

Разговаривая с легендарным спортсменом, я рискнула напомнить ему и о том, как сильно сокрушался его первый тренер Сэмми Ли, узнав, что Грег, завершив карьеру, принял участие во Всемирных гей-играх, тем самым открыто заявив о своей нетрадиционной ориентации. По мнению Сэмми, это было серьезным ударом по прыжкам в воду: в те времена считалось, что люди не очень охотно отдают детей в тот вид спорта, который может ассоциироваться в их сознании с гомосексуализмом. И мне казалось, что осуждение столь близкого человека для Грега должно было стать еще одним ударом. Но Луганис отреагировал на вопрос спокойно:

– Видишь ли… К тому времени я уже давно не был маленьким мальчиком. Мне было прекрасно известно, насколько высок процент самоубийств среди тинейджеров-геев. Эти дети сходили с ума от одной только мысли, что они – не как все, и не знали, как вообще с этим жить. Очень важно, как мне кажется, знать, что ты такой не один и что в этом на самом деле нет ничего такого, чтобы сознательно превращать свою жизнь в кошмар. И уж тем более отказываться от нее. Для меня к тому же всегда было важно говорить людям правду о себе. Не прятать в чулане скелеты, которые кто-то когда-нибудь вытащит наружу и начнет меня шантажировать. Я всегда жил честно и открыто. Поэтому и решился на этот шаг.

– И что было потом?

– Потом пошли письма. Сначала – десятками, потом сотнями, тысячами. Люди писали, что я в прямом смысле слова спас им жизнь. Или их детям. Это, собственно, и было для меня главным подтверждением того, что я поступил правильно. Во всяком случае, курю я не от того, что у меня тяжелая жизнь. Иногда, кстати, бросаю. Как-то не курил восемь лет, но потом умер мой отец, и я снова начал покупать сигареты. Потом бросил опять, но вскоре из жизни ушла мама… Все, что мне от них осталось, – эти три кольца с драгоценными камнями. Отцовское, материнское и то, что отец подарил маме, когда они усыновили меня. Эти кольца сделаны таким образом, что соединяются в одно целое. Я никогда их не снимаю.

Что касается моей послеспортивной жизни, даже ломки особенной не было. Я стал играть в театре, участвовал во всевозможных бродвейских постановках, то есть занялся именно тем, чему меня в свое время учили в театральной школе. Своего рода отложенная профессия, можно сказать. Живу я в том же доме, что купил в Калифорнии еще до Игр в Сеуле. Для меня Малибу – это возможность жить уединенно и быть очень близко к дикой природе. Многие места представляют собой совершенно нетронутые уголки дикой жизни. С оленями, койотами, очень красивой растительностью. Мало кто понимает, насколько тяжело постоянно находиться на виду у множества людей, каждый из которых ждет от тебя соответствия каким-то собственным представлениям. У меня дома четыре собаки, и я очень ценю их общество, поскольку понимаю, что это – единственное общество, которому нет дела до того, кто я такой, насколько знаменит или богат. Они просто меня любят. А я – их.

Глава 6. Мгновения последней надежды

Вадим Богиев медленно и, как мне показалось, предельно устало снял с шеи золотую медаль, сошел с пьедестала и опустился на колени в центре ковра. Снял заранее расшнурованные туфли-борцовки, из-за пазухи бережно вытащил мокрое от пота трико и положил рядом. Поцеловал ковер. И, уже не оборачиваясь на сиротливо лежащие вещи, вновь направился к пьедесталу. Над трибунами повисло недоуменное молчание.

– Так прощаются навсегда, – произнес за моей спиной на трибуне кто-то из борцов. – Он что, с ума сошел?

Через несколько минут Богиев подтвердил в телевизионную камеру:

– Я ухожу. Это решение – окончательное.