Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

"Если мама подарит нам братца, должна ли я уговаривать ее, чтобы она сама его кормила?.. Мама уже в таком возрасте, что не может одна ухаживать за малюткой, и мне придется пробыть в семье еще года два по меньшей мере. Если ты полагаешь, что я обязана остаться дома на это время, тогда я посоветую маме не отдавать его кормилице… Скажи откровенно, как ты думаешь. Нас всех кормили дома, и я хотела бы, чтобы так было и с этим крошкой… Это во многом зависит от меня. Я хочу, чтобы ты выразил свою волю…"

Что ответил Гюго на этот вопрос, нам неизвестно; вероятно, он не имел никаких возражений против того, чтобы его будущего шурина отдали кормилице.

Адель — Виктору:

"Так, значит, ты приедешь в Жантильи! Какое счастье!.. Буду видеть тебя каждый день, каждый день буду говорить с тобой. Если мы поспорим из-за чего-нибудь, то размолвка наша будет короткой. Когда я выйду утром в сад, а ты будешь у себя на голубятне, мы поздороваемся друг с другом. Но гулять нам вдвоем в саду без мамы нельзя. Так приказано… Придется уважить родителей, они наложили запрет, полагая, что так должно быть…"

Виктор Гюго выразил в ответном письме свою радость, затем вспомнил свою замечательную, мать: "Соединив нас, она-то уж не вздумала бы ставить между нами такие странные и почти что оскорбительные преграды. Уважая нас обоих, она считала бы унизительным для себя стеснять нашу свободу. Наоборот, она пожелала бы, чтобы в возвышенных задушевных беседах мы оба готовились к святой близости в браке… Как было бы мне сладостно наедине с тобой бродить в вечернем сумраке, вдали от всякого шума, под деревьями, среди лужаек. Ведь в такие минуты душе открываются чувства, неведомые большинству людей…"

Несмотря на то что вечера приходилось проводить и кругу семьи, "в постоянном стеснении", он с наслаждением "вкушает счастье в Жантильи", дни покоя, упоения и тайн, когда Адель украдкой навещала жениха на его башне и дозволяла ему сорвать поцелуй с ее уст, обнять ее. Ах, почему двое любящих не могут провести жизнь в объятиях друг друга? Но для того чтобы упрочить счастье Жантильи, надо было преуспеть. И вот Виктор Гюго торопил издание своих "Од" отдельным томом. Сборник был напечатан на средства щедрого Абеля и был доверен для продажи книжной лавке Пелисье, находившейся на площади Пале-Рояль, причем Абель сделал брату деликатный сюрприз, послав ему оттиски корректуры. Томик появился в июне, в зеленовато-серой обложке, тиражом в полторы тысячи экземпляров. Автору причиталось по пятидесяти сантимов с экземпляра, то есть семьсот пятьдесят франков за все издание. Первый экземпляр, как и подобало, он преподнес невесте: "Моей любимой Адели, ангелу, в котором вся моя слава и все мое счастье. — Виктор".

Эта первая книга поэта называлась: "Оды и другие стихотворения". В предисловии подчеркивалась политическая направленность автора. Убедившись, что французскую оду справедливо обвиняют в холодности и однообразии, он поставил своей задачей "привлечь к ней интерес не столько формой, сколько вложенными в нее идеалами… История человечества исполнена поэзии лишь в свете монархических идей и религиозных верований…". Большинство стихотворений, включенных в сборник, были написаны в благонамеренном тоне и посвящены историческим темам. Эти "изящные упражнения старательного и весьма одаренного школьника…" воспевали "Восстановление статуи Генриха IV", "Рождение герцога Бордоского", оплакивали "Смерть герцога Беррийского", и все эти "заказные" стихи недостойны были юноши, который следовал в Италии и в Испании за победоносными орлами Наполеона, видел возвышение и падение императора и еще подростком был свидетелем опал и смертей. Читателей либеральных взглядов возмущали апострофы, прозопопеи и другие риторические фигуры в произведениях юного ультрароялиста, и они не склонны были признавать поэтические достоинства его од.

Роялистская пресса, на которую он рассчитывал, не откликнулась на сборник. Статей было очень мало. Литературная критика занимала тогда весьма скромное место, а Гюго почитал "недостойным всякого уважающего себя человека обыкновение нынешних литераторов выпрашивать у журналистов похвальные отзывы. Я пошлю свою книгу в газеты; они скажут о ней, если сочтут это уместным, но я не буду клянчить у них похвал в виде милостыни…". Ламенне одобрил его: "Мне нравятся ваша прямота, ваша откровенность и ваши высокие чувства — нравятся еще больше, чем ваш талант, хотя и он мне очень нравится… Да Бог мой! Что такое эта суетная шумиха, именуемая славой, известностью, так быстро угасающая в тишине могилы…" Однако ж книга расходилась неплохо, и это ободряло автора, ибо приближало день его свадьбы. Теперь уж Адель сама дерзала навещать одна, без провожатых, своего заболевшего жениха в его парижской мансарде. "Пусть говорят что хотят, мне все равно… В иных случаях я без угрызений совести способна пойти против родительской воли…" Но чтобы принадлежать друг Кругу, они ждали свадьбы.

Адель — Виктору: