Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

Современные критики, как это и предвидел издатель, упрекали автора за то, что в романе много отступлений. «Много философских рассуждений, замедляющих повествование», — говорили они. Враждебно настроенный Барбе д’Орвильи тем не менее признавал, что он невольно восхищался картиной сражения при Ватерлоо, «полной лиризма, свойственного господину Гюго, вдохновенному поэту пушек, рожков, маневров, схваток, мундиров, — я признаюсь, что это сражение вызывает живой интерес». Но он полагал, что этот очерк, так же как и описание монастыря Пти-Пикпюс и глава о деньгах, не имеют никакого отношения к роману. Попутно отметим, что подобные упреки делали и Бальзаку и Толстому, в этом не упрекали лишь Мериме. Но Бальзак и Толстой являются более великими писателями, чем Мериме. Не слишком ли длинно описание Геранды в начале «Беатрисы»? Может быть, и так, но без этих длиннот роман стал бы менее насыщенным. Нужны иногда замедления темпа, умолчания, паузы, время. Философское предисловие к «Отверженным» начинается словами: «Это книга религиозная…» Вот в чем секрет. Сент-Бев, который обладал вполне достаточным вкусом, чтобы распознать шедевр, остерегался написать статью, но заметил в своей тайной записной книжке, что, в то время как все представители его поколения превратились в стариков, похожих на тех ревматиков, что сидят на скамейках около Дома Инвалидов и греются на солнышке, Виктор Гюго являл собой пример цветущей молодости.

В ресторане Маньи за обедом Тэн сказал:

— Гюго?.. Гюго совсем не искренен.

Сент-Бев разразился негодующей тирадой:

— Как? Вы, Тэн, считаете, что Мюссе выше Гюго! Но ведь Гюго создает книги… Под носом у правительства, которое все же обладает достаточной властью, он сорвал самый большой успех в наше время… Он проник всюду… Женщины, народ — его читают все. Любую его книгу расхватывают за четыре часа — с восьми до полудня… В молодости, как только я прочел «Оды и баллады», я сразу же понес показать ему все свои стихи… Эти люди из «Глобуса» называли его варваром. Так вот, всем, что я сделал, я обязан ему. А люди из «Глобуса» за десять лет ничему меня не научили…

— Позвольте, — возразил Тэн, — Гюго — это громадное явление нашего времени, но…

— Тэн, — прервал его Сент-Бев, — не говорите о Гюго!.. Вы его не знаете. Только мы двое здесь знаем его: Готье и я… Творчество Гюго великолепно!

3. Гора в огне

Беспредельный гений.

Бодлер

Теофиль Готье говорил об «Отверженных»: «Это ни хорошо, ни плохо; творение это создано не руками человеческими, оно, можно сказать, порождение стихии». Эта оценка более подходит к другим произведениям периода изгнания, и в частности к «Вильяму Шекспиру», «масштабной книге эпической критики», излившейся из лавы, из которой возникают гигантские фигуры с еще не померкшим огненным отсветом. Три причины побудили Гюго обратиться к Шекспиру: в 1864 году должно было быть отмечено 300-летие со дня его рождения, и благодаря этому тема становилась актуальной; Франсуа-Виктор попросил его написать предисловие к своему переводу, а главное, Гюго испытывал потребность заменить предисловие к «Кромвелю», написанное сорок лет тому назад, неким итоговым сводом суждений, который явился бы литературным завещанием XIX века и романтизма.

Шекспира Гюго знал весьма посредственно. Можно вспомнить о первой его встрече с Шекспиром в Реймсе, в мае 1825 года. Тогда Нодье перевел ему экспромтом «Короля Иоанна», и молодой поэт был потрясен. Он не пожелал дочитать трагедию в переводе Летурнера и имел на то основания. Но Нодье и Виньи познакомили его и с другими шекспировскими драмами. Прибыв на Джерси, Франсуа-Виктор спросил отца:

— Чем ты будешь заниматься во время изгнания?

Отец ответил:

— Буду созерцать океан. А ты что намерен делать?

— Буду переводить Шекспира, — ответил сын.

Гюго величественно заметил:

— Есть люди, равные океанам.