Оливер Твист

— Во сколько вы сами это цѣните? — съ неизмѣннымъ хладнокровіемъ спросила женщина.

— Быть можетъ, ни во что, быть можетъ, и въ двадцать фунтовъ, — отвѣтилъ Монксъ. — Говорите же, сколько вы хотите.

— Прибавьте пять фунтовъ въ суммѣ, которую вы назвали. Дайте мнѣ двадцать пять фунтовъ золотомъ — и я вамъ скажу все, это мнѣ извѣстно. Но не раньше.

— Двадцать пятъ фунтовъ! — вскричалъ Монксъ, откидываясь назадъ.

— Я выразилась такъ ясно, какъ могла, — отвѣтила мистриссъ Бембль. — Вѣдь это небольшая сумма.

— Небольшая сумма для пустяшной тайны, которая можетъ оказаться ничего не стоющею, — нетерпѣливо вскричалъ Монксъ:- и которая была мертва двѣнадцать лѣтъ или больше!

— Такія вещи сохраняются хорошо и, подобно доброму вину, часто ихъ стоимость удваивается съ теченіемъ времени, — возразила матрона, храня ту же рѣшительную невозмутимость. — Бываютъ тайны которымъ суждено лежать двѣнадцать тысячъ, или двѣнадцать милліоновъ лѣтъ, и все же онѣ въ концѣ концовъ разскажутъ странныя исторіи.

— Но, если я заплачу деньги за то, что ничего не стоить? — спросилъ Монксъ, колеблясь.

— Вамъ легко взятъ деньги обратно, — отвѣтила кастелянша. — Я — женщина, я здѣсь одна и безъ защиты.

— Не одна, моя дорогая, и не безъ защитника, — вставилъ мистеръ Бембль голосомъ, дрожавшимъ отъ страха. — Вѣдь здѣсь я, дорогая моя. И при томъ, — продолжалъ онъ, не попадая зубомъ на зубъ:- мистеръ Монксъ слишкомъ джентльменъ, чтобы учинить насиліе надъ приходскими служащими. Мистеръ Монксъ видитъ, что я не молодой человѣкъ и что я, такъ сказать, уже созрѣвающій колосъ, но онъ понимаетъ, — я говорю, что безъ сомнѣнія мистеръ Монксъ понимаетъ, моя дорогая, что я весьма отважный представитель власти и что я обладаю весьма недюжинной силой, когда я возбужденъ. Мнѣ только нужно немного возбудительнаго — вотъ и все.

При этихъ словахъ мистеръ Бембль сдѣлалъ унылый выпадъ противъ своего фонаря, схвативъ его съ свирѣпой рѣшимостью и каждой чертой испуганнаго лица подтверждая, что ему дѣйствительно нужно было возбуждающаго — и при томъ немало — прежде чѣмъ осуществить что-нибудь воинственное, — если только онъ не имѣетъ дѣло съ богадѣленками или какими нибудь иными лицами, получившими соотвѣтствующую дрессировку.

— Ты дуракъ, — произнесла въ отвѣтъ мистриссъ Бембль. — Лучше бы ты попридержалъ свой языкъ.

— Напрасно онъ не вырѣзалъ его, прежде чѣмъ прійти сюда, разъ онъ не умѣетъ говорить тише, — съ досадой сказалъ Монксъ. — Такъ онъ вашъ мужъ?

— Мой мужъ! — усмѣхнулась кастелянша.

— Я такъ и подумалъ, когда вы вошли, — сказалъ Монксъ, подмѣтивъ гнѣвный взглядъ, который дама кинула въ сторону мужа при этихъ словахъ. — Тѣмъ лучше; мнѣ удобнѣе имѣть дѣло съ двумя людьми, когда я знаю, что у нихъ общіе интересы. Я говорю серьезно, — смотрите!

Онъ досталъ изъ бокового кармана парусинный кошелекъ и отсчитавъ двадцать пять золотыхъ, пододвинулъ ихъ къ мистриссъ Бембль.

— Ну, забирайте ихъ, — сказалъ онъ:- и когда утихнетъ этотъ проклятый раскатъ грома, который, я чувствую, сейчасъ грянетъ надъ крышей, то начните вашъ разсказъ.

Громъ, казалось, ударившій надъ самыми ихъ головами, прокатился и затихъ; Монксъ, поднявъ лицо, которымъ онъ передъ тѣмъ припалъ къ столу, нагнулся впередъ, чтобы лучше слышать то, что скажетъ женщина. Лица трехъ людей почти соприкоснулись, когда они нагнулись надъ столомъ. Слабоватые лучи фонаря, падавшіе прямо сверху, подчеркивали блѣдность и встревоженность ихъ лицъ, которыя на фонѣ глубокаго сумрака казались зловѣщими призраками.

— Когда женщина, которую прозывали старой Салли, умирала, — начала кастелянша:- то-она и я были наединѣ.

— Никого не было больше? — спросилъ Монксъ такимъ же глухимъ шопотомъ. — Какой нибудь больной негодяйки или старой идіотки на сосѣдней постели? Никого, кто могъ бы услышать и догадаться?

— Ни души, — отвѣтила женщина:- мы были однѣ. Кромѣ меня никто не стоялъ около нея, когда она испустила духъ.

— Хорошо, — сказалъ Монксъ, внимательно смотря на нее. — Продолжайте.

— Она говорила мнѣ о молодой женщинѣ, которая за нѣсколько лѣтъ передъ тѣмъ родила ребенка въ той самой комнатѣ и на той самой кровати, на которой она теперь лежала умирающая.

— А! — произнесъ Монксъ трясущимися губами и оглянувшись черезъ плечо. — Чортъ возьми! Какъ иной разъ все сопоставляется!

— Ребенокъ былъ тотъ самый, котораго вчера вы называли вонъ ему, — продолжала она, небрежно кивнувъ въ сторону мужа. — Повитуха обокрала мать.

— Живую? — спросилъ Монксъ.

— Мертвую, — отвѣчала кастелянша, какъ будто содрогнувшись. — Она сняла съ еще неостывшаго тѣла ту вещь, которую умиравшая умоляла ее беречь ради ребенка.

— Она продала это? — вскричалъ Монксъ съ нетерпѣливымъ отчаяніемъ. — Продала? Гдѣ? Когда? Кому? Давно ли?

— Съ трудомъ сообщивъ мнѣ свой поступокъ, она откинулась на постель и умерла.

— И больше ничего не сказала? — воскликнулъ Монксъ, голосъ котораго, благодаря старанію говорить вполголоса звучалъ еще яростнѣе. — Это ложь! Я не позволю съ собой шутить! Это не все, что она сказала! Да я вырву жизнь изъ васъ обоихъ, но узнаю, что сказала она!