Оливер Твист

Громила высвободилъ одну руку и досталъ пистолетъ. Несомнѣнность немедленной тревоги, если онъ выстрѣлить, мелькнула въ его умѣ, несмотря на всю неудержимость его бѣшенства, и онъ изо всей силы два раза ударилъ рукояткой по ея лицу, обращенному кверху и почти соприкасавшемуся съ его собственнымъ.

Она зашаталась и упала, почти ослѣпленная кровью, хлынувшей изъ глубокой раны на лбу; но она поднялась съ трудомъ на колѣняхъ и достала спрятанный на груди бѣлый планокъ — подарокъ Розы — и высоко держа его въ сложенныхъ рукахъ, — настолько ближе къ небу, насколько позволяли ей ослабѣвшія силы, — прошептала Создателю молитву о милосердіи.

Страшно было смотрѣть на нее. Убійца, шатаясь, отступилъ къ стѣнкѣ и, прикрывъ рукою глаза, чтобы не видѣть, схватилъ тяжелую дубину и ударомъ ея свалилъ умиравшую.

XLVIII. Бѣгство Сайкса

Изъ всѣхъ злодѣяній, совершенныхъ подъ покровомъ темноты въ широко раскинувшемся Лондонѣ, пока ночь висѣла надъ нимъ, это было самое страшное. Изъ всѣхъ ужасовъ, подымавшихся въ утреннемъ воздухѣ вмѣстѣ съ міазмами, это преступленіе было самое постыдное и самое жестокое.

Солнце — яркое солнце, которое приноситъ человѣку не только новый свѣтъ, но и новую жизнь, и надежду, и свѣжесть — засіяло надъ многолюднымъ городомъ во всей своей ясной, лучезарной красотѣ. Сквозь богатыя цвѣтныя стекла и въ заклеенныя бумагою окна, въ просвѣты церковнаго купола и въ разсѣлины жалкихъ лачугъ оно поровну вливало свои прямые лучи. Оно освѣтило и комнату, гдѣ лежала убитая женщина. Оно освѣтило ее. Сайксъ хотѣлъ заградить ему доступъ, но свѣтъ вливался опять. Если зрѣлище было ужасно при блѣдномъ разсвѣтѣ, то какимъ было оно теперь, при этомъ сверкающемъ сіяніи дня!

Онъ не двигался; онъ боялся тронуться съ мѣста. Послышался стонъ, и ея рука шевельнулась. Въ изступленіи и ужасѣ онъ нанесъ ей ударъ, и еще, и еще. Онъ набросилъ на нее одѣяло. Но еще страшнѣе было думать о ея глазахъ и представлять себѣ, что они устремляются на него, чѣмъ видѣть ихъ обращенными кверху и словно слѣдящими за отраженіемъ лужи крови, трепетавшимъ и игравшимъ на потолкѣ при свѣтѣ солнца. Онъ снялъ прочь одѣяло. Передъ нимъ лежало тѣло — только плоть и кровь, не болѣе — но что за плоть и какъ много крови!

Онъ высѣкъ огонь, растопилъ очагъ и засунулъ въ пламя дубину. Къ ея концу прилипъ волосъ, который вспыхнулъ и, съежившись въ видѣ легкаго пепла, полетѣлъ вверхъ по трубѣ, захваченной тягой. Даже и это напугало его при всей его смѣлости; но онъ продолжалъ держать въ огнѣ дубину, пока она не перегорѣла пополамъ, и тогда онъ оставилъ обломки на угольяхъ, чтобы они догорѣли и обратились въ золу. Онъ умылся и вычистилъ платье; кое гдѣ были пятна, которыя нельзя было устранить. Онъ вырѣзалъ эти мѣста и сжегъ ихъ. Сколько этихъ пятенъ по всей комнатѣ! Даже лапы собаки были въ крови.

Все это время онъ ни разу не поворачивался спиной къ трупу, ни на одно мгновеніе. Окончивъ свои приготовленія онъ вышелъ, пятясь задомъ черезъ дверь и таща съ собой собаку, чтобы она не выпачкала снова лапъ въ крови и не унесла на улицу новыхъ уликъ преступленія. Онъ безшумно закрылъ дверь, заперъ ее, вынулъ ключъ и покинулъ домъ.

Онъ перешелъ на другую сторону улицы и взглянулъ на окно, чтобы удостовѣриться, что снаружи ничего не замѣтно. Попрежнему была задернута занавѣска, которую она хотѣла откинуть, чтобы дать доступъ свѣту, котораго ей не пришлось больше увидѣть. Тѣло лежало почти какъ разъ подъ окномъ. Онъ

это зналъ. Боже, какъ солнце заливаетъ лучами это самое мѣсто!

Онъ смотрѣлъ туда лишь одно мгновеніе. Покинувъ комнату, онъ почувствовалъ облегченіе. Онъ свиснулъ собаку и быстро зашагалъ прочь.

Онъ прошелъ черезъ Айлингтонъ, поднялся на холмъ Хайгэта, гдѣ стоитъ памятникъ въ честь Уиттингтона, и повернулъ внизъ къ Хайгэтскому пригорку, не имѣя цѣли и не зная, куда идти. Онъ тотчасъ свернулъ вправо, едва начавъ спускаться, и направившись по тропинкѣ черезъ поля, миновалъ опушку Сэнскаго лѣса и вышелъ на поросшій верескомъ Хемпстедскій пустырь. Пересѣкши котловину близь Долины Здоровья, онъ вскарабкался на подъемъ и, пройдя поперекъ дороги, соединяющей села Хемпстедъ и Хангэтъ, пошелъ вдоль пустыря къ полямъ у Сѣвернаго Конца; добравшись до полей, онъ легъ подъ плетнемъ и заснулъ.

Скоро онъ опять былъ на ногахъ и покинулъ поля — приблизившись къ Лондону по проѣздной дорогѣ. Затѣмъ пошелъ снова назадъ; затѣмъ пересѣкъ другую часть того пустыря, гдѣ онъ проходилъ уже; затѣмъ принялся бродитъ туда и сюда по полямъ, ложась на берегу канавъ, чтобы отдохнуть, и, вскакивая на поиски другого мѣста; вскорѣ снова останавливался, и снова начиналъ блуждать.