Оливковое дерево

Я посмотрел на маму и увидел любовь, ярко сияющую в ее глазах, что напомнило о моей потерянной любви и по новой загнало меня в депрессию.

– Я часто думаю о жизни как о путешествии на поезде, – внезапно сказала мама.

– В каком смысле?

– Ну, вот мы двигаемся потихоньку к будущему, а потом случаются эти мгновения, когда поезд останавливается на красивой станции. И нам позволено выйти и заказать чашку чая. Или, в твоем случае, Алекс, пинту пива, – она тихо хмыкнула. – И мы сидим там некоторое время, пьем, любуемся красивым видом и чувствуем покой, мир и гармонию. Думаю, это те мгновения, которые большинство человеческих существ описали бы как «счастье». Но, разумеется, потом приходится вернуться в поезд и продолжить путь. Но ты никогда не забудешь эти мгновения чистого счастья, Алекс. И вот что дает нам всем силы смотреть в будущее: вера, что будут новые остановки. И они, разумеется, будут.

«Ого, – подумал тогда я, – возможно, философские блуждания я унаследовал не только от отца. Для любительницы весьма неплохо».

– Ну, я только что выпил около тысячи «пинт пива» с Виолой за последние несколько месяцев. И мне правда хотелось бы выпить еще сотню тысяч, – пробормотал я с несчастным видом.

– Видишь? – мать улыбнулась мне. – У тебя уже появилась надежда.

λ6

Тридцать четыре

Я в одиночестве стою на террасе и с трудом верю, что жизнь дала мне второй шанс, что Виола вернулась. Мне хочется побежать в ближайшую церковь, упасть на колени и возблагодарить какое угодно божество, которое даровало мне это чудо. И поклясться, что я научусь на своих ошибках.

Это все, что мы, люди, можем сделать.

Я также понимаю, что мои личные травмы – как и травмы прочих собравшихся в Пандоре – незначительны по сравнению со страданиями людей в других частях света. Никто из нас не испытал войну, голод или геноцид.

Мой дневник десятилетней давности – просто моментальный снимок маленьких жизней в огромной Вселенной. Но это наши жизни, и наши проблемы нам кажутся большими. Иначе человечество прекратило бы свое существование, потому что, как мудро сказала мне мать (и я уверен, Пандора согласилась бы), нас наделили врожденным даром надежды.

Оркестр переходит в режим праздника, и люди начинают танцевать. Я вижу Джулз с Берти и Алексиса с Ангелиной. Потом замечаю человека, во все глаза уставившегося на танцующую с матерью маленькую Пичиз.

Андреас – или Адонис, как мама и Сэди когда-то прозвали его. Ее отец.

Сглатываю, мелькает мысль, что это некий странный кармический опыт, астральное путешествие, и я словно возвращаюсь в тот миг, когда Саша впервые увидел меня на свадьбе мамы с папой много лет назад. Возможно, стоит поговорить с Сэди. Попытаюсь поделиться с ней своим опытом по данному предмету. «Предмету», который был причиной глубочайшей боли для большинства людей (кроме киприотов), собравшихся здесь сегодня. Призрак на этом празднике – тот, кто не здесь, – это, разумеется, мой отец. Саша… Александр, если хотите.

Подхожу к краю террасы, наклоняюсь над балюстрадой и смотрю на звезды. Интересно, смотрит ли он сверху на всех нас, прикладываясь к бутылке виски и смеясь над переполохом, который устроил далеко внизу.

И впервые я ощущаю в себе… сочувствие. В конце концов, недавно я сам испортил себе жизнь: совершил простую человеческую ошибку и едва не потерял то, что мне всего дороже.

Я знаю, что всю жизнь буду стремиться быть лучше, но точно так же знаю, что удаваться это будет не всегда. Я могу только стараться максимально приблизиться к идеалу.

– Алекс! Иди к нам! – мама, папа, Имми и Фред стоят маленьким кружком, держась за руки.

– Доброй ночи, папа, – шепчу я блистательному ночному небу.

Возвращаюсь к ним и беру руку матери с одной стороны и Имми с другой. Мы танцуем в кругу под какой-то странный – бузучный – вариант того, что, полагаю, изначально было мелодией под названием «Помпеи». По крайней мере, так говорит Фред, поскольку нынче именно он в курсе таких вещей.

Потом на террасу выходит Хлоя.

Мама манит ее к нам, и тут я вижу еще одну пару глаз, устремленных на нее. Мишель застыл, словно обращен в камень Медузой из греческих мифов.

Зачарованно наблюдаю, как Хлоя скользит среди людей, потом останавливается, словно чувствуя спиной жар его взгляда. Потом медленно оборачивается и смотрит на него. И оба улыбаются. Она чуть заметно кивает ему, потом берет за руку отца и вливается в наш семейный круг, когда оркестр снова начинает играть.

Я вижу, как позади нее появляется Виола, которая переоделась во что-то белое с оголенным плечом, отчего стала похожа на статую обнаженной бабушки-Афродиты. Джулз идет к ней, и Виола оглядывает мать, потом медленно подходит к ней и целует в обе щеки.

Пусть не объятие, но хотя бы начало. Протянутая оливковая ветвь. Это начало понимания.

И прощения.