Оловянное царство

Затем Утер примирительно хлопнул его по спине и рассмеялся, будто то была беззлобная шутка. Это сошло ему с рук.

— Все же не грех тебе помнить, что это я тебя спас, а не трусливые бритты. Хотя… Вот тот оказался не так уж и плох. Для сутулой собаки.

Амброзий собирался было уйти, но речь зашла, очевидно, об императоре Вортигерне.

— Ты говорил, что его ненавидишь, — язвительно промолвил Амброзий.

— Так я и назвал его псиной. Но он прикрыл мне спину в бою. Да и жена его… ничего.

Утер вновь ухмыльнулся, глядя в дальний край зала. Центурион вспомнил слова Мирддина, и решил, что такие разговоры надо пресечь.

— Я уже говорил тебе. Не вставай между Вортигерном и его женщиной. Он уничтожит тебя — и это предупреждение, а не угроза. Или я мало наказывал твоих воинов?

— Подумаешь, сказать про красивую девку, что она хороша — велико оскорбление, — Утер поморщился. — Но мне не интересна золотая птичка Повиса. И за невинные шутки не тебе, братец, меня осуждать.

Амброзий озадаченно бросил взгляд на место Вортигерна и Ровены. Хозяйка Повиса пустым взглядом взирала на пир, на собравшихся, всеобщая радость ее будто не трогала, равно как и то, что муж ее возвратился домой. Порой она бросала пристальный взгляд на Вортигерна из-под длинных ресниц — взгляд пронзительный, вопрошающий, резкий, совсем не свойственный тихим красавицам, но потом оцепенение снова накрывало ее.

«Какая кошка пробежала меж ними…», — с тревогой думал Амброзий и понимал, что разлад между супругами в скорости отразится на всех в этом царстве.

— На месте твоего императора, — усмехнулся Утер. — Я бы куда меньше следил за женой и прочими бабами. И куда больше — за собственной шахтой. Пока вы тут женихаетесь, улады осенью подберутся поближе. А я не привык терять то, что мое.

Брат вновь пребывал в благостном расположении духа.

— Крепость вокруг шахты можно взять только долгой осадой. Ты это знаешь.

Разговор с Утером начал его утомлять. О неприступности крепости вокруг залежей олова знали и Хенгист, и Хорса, и повелитель Стены. Трое вождей слышали об этом от Вортигерна, и солдат-император не сказать что бы их обманул — подступиться к касситериту с суши было почти невозможно, но было и то, о чем брат не знал. У Вортигерна были карты подземных туннелей под крепостью.

Амброзий видел те только единожды, в виде грязного свитка, Вортигерн хранил его так, будто это было что-то незначащее, в ворохе старых пергаментов легиона. Гостям Повиса об этом не говорили. Неприступных крепостей не бывает. Бывают очень надёжные тайны.

Тут Вортигерн встал и все лица обратились к нему. Кто-то застучал кубками по столу, воины одобрительно загудели — сегодня был их триумф, сегодня был праздничный пир. Ровена смотрела прямо перед собой, на ее лице не мелькнуло даже улыбки. Амброзий был почти что уверен — император ни разу не пришел к своей жене в спальню после похода. Он слышал сплетни служанок. Они ему были не по нутру.

— Друзья! — начал Вортигерн. Центурион удивился тому, как быстро преобразилось его лицо. Солдат-император был лицедеем похлеще многих бродячих актеров.

— Друзья, сегодня мы поднимем кубки за павших и выживших! Иберния надолго запомнит свое поражение, она, как раненая плешивая тварь, уползла в свою берлогу скуля — зализывать раны!

Послышался одобрительный смех.

— За нашу честь и отвагу!

Подобные речи Амброзий слышал много десятков раз — на пирах говорят кратко и просто, чтобы все поняли. Вортигерн не стал утруждаться и придумывать что-нибудь новое. Сегодня вечером он здесь хозяин и победитель — а захмелевшие воины и даже бретвальды не заметят, что с императором что-то не так, и голова его занята не союзом.

Амброзий пригубил свой кубок с золотом медовухи. Та была крепкой, и он знал, что не допьет до конца. На дне завалялись чешуйки пчелиного воска. Ощущение праздника в груди поутихло. Центурион поджал губы, и с тоской посмотрел на двери шумного зала, за которыми была пустошь вереска, звёздное небо и будоражащая свобода летних ночей. Ему хотелось уйти.

Люди говорят, что чуят приближенье беды, что у них бегут мурашки по коже, но потом они опускают голову и идут кто на поле, кто за водой, как ни в чем не бывало. На мгновение Амброзий ощутил это так ярко, будто тогда, перед битвой с уладами — дуновение ветра, на его волнах будто спешила стремительно сотня напастей, ему почудилось хлопанье крыльев летучих мышей, карканье ворона, запах падали и разложения. Оно дыхнуло на него из свежей молодой летней ночи — а затем вдруг исчезло.

Потом дубовая дверь заскрипела.

На мгновение центурион хотел возмутиться, окрикнуть стражников, велеть вытолкать взашей незваного гостя — но затем он поднял свой взгляд, подернутый хмелем, и понял, отчего люди на посту безропотно пропустили ее.

Да, она, это была незнакомка, от вида которой лицо Амброзия Аврелиана скривилось, а в сердце свернулось узлом подозрение. Он знал таких, как она. То была жрица Морриган, бриттская знахарка, кладбищенская ворона, от взгляда которой кровь стыла в жилах. Ее пропустили безропотно, таким, как она, бритты боялись вредить.