– Тот факт, что мы оба все это позабыли, доказывает, что это важные вещи, – прервал ее Кловис. – Вы, должно быть, замечали, что забываешь всегда нечто важное, тогда как малозначительные, ненужные подробности надолго остаются в памяти. Взять, к примеру, мою родственницу Эдит Клабберли. Ни за что не смогу забыть, что ее день рождения приходится на двенадцатое октября. Мне совершенно все равно, какого числа у нее день рождения и родилась ли она вообще. И тот и другой факт кажутся мне абсолютно ничего не значащими или, скажем, ненужными – у меня куча других родственников. С другой стороны, когда я нахожусь в гостях у Хильдегард Шрабли, то никак не могу вспомнить одно важное обстоятельство – заслужил ли ее первый муж свою незавидную репутацию на ипподроме или на бирже, и вследствие этой неуверенности спорт и денежные отношения с самого начала исключаются из разговора. О путешествиях тоже нельзя говорить, потому что ее второй муж вынужден был навсегда поселиться за границей.
– Мы с миссис Шрабли вращаемся в совершенно разных кругах, – сухо заметила миссис Эгглби.
– Ни один человек из числа тех, кто знаком с Хильдегард, не может поставить ей в вину то, что она вращается в каком-либо кругу, – сказал Кловис. – Жизнь представляется ей безостановочным движением с неисчерпаемым запасом горючего. Если ей удается кого-то заставить заплатить за горючее, то тем лучше. Не могу не признаться, что она научила меня многому такому, в чем с ней не сравнится ни одна другая женщина.
– Чему, например? – спросила миссис Эгглби, напустив на себя вид, который сообща принимают присяжные заседатели, вынося коллективный приговор.
– Ну, среди прочего она обучила меня по меньшей мере четырем способам приготовления омара, – с благодарностью вспомнил Кловис. – Все это, конечно, не впечатляет. Люди, воздерживающиеся от радости общения с карточным столом, ни за что не способны оценить более изысканные удовольствия, которые предлагает стол обеденный. Полагаю, что способности обоих столов дарить удовольствия атрофируются потому, что ими не так часто пользуются.
– Одна из моих тетушек серьезно заболела, съев омара, – сказала миссис Эгглби.
– Доведись нам получше знать историю ее жизни, мы бы обнаружили, что она часто болела еще до того, как съела омара. Не станете же вы скрывать, что у нее были корь, грипп, головные боли от расстройства нервов, истерия и прочие вещи, которые бывают у тетушек, и всем этим она переболела задолго до того, как съела омара? Тетушки, которые хотя бы один день чем-то не болели, встречаются крайне редко. Лично я ни одной не знаю. Конечно же, если бы она съела его, когда ей было две недели от роду, это могло бы быть ее первой болезнью и последней. Но если бы такое случилось, думаю, вы бы так и сказали.
– Мне пора, – сказала миссис Эгглби тоном, в котором не прозвучало и намека на сожаление.
Кловис неохотно поднялся и изысканно поклонился.
– Я с таким удовольствием побеседовал с вами об Эрике, – произнес он. – С нетерпением жду, когда я с ним смогу познакомиться.
– Прощайте, – ледяным тоном сказала миссис Эгглби.
И добавила про себя:
«Уж я позабочусь о том, чтобы этого не случилось!»
Девичья память
Кенельм Джертон вошел в переполненный ресторан гостиницы «Золотой галеон». Почти все места оказались заняты, и, где позволяло пространство, для размещения опоздавших к ланчу были даже расставлены небольшие дополнительные столики. В результате многие столики едва ли не касались один другого. Официант указал гостю на единственный свободный столик, который ему удалось разглядеть, и Джертон занял свое место с неприятным и безосновательным ощущением, будто только на него все и смотрят.
Это был молодой человек обыкновенной наружности, непритязательно одетый, со скромными манерами, но вместе с тем его никогда не покидала мысль, что только на нем сосредоточено безжалостное общественное внимание, будто он какая-нибудь знаменитость или необыкновенный щеголь. После того как он заказал свой ланч, наступил неизбежный период ожидания, когда только и остается, что рассматривать вазу со цветами, стоящую на столе. При этом ему казалось, что и сам он является объектом наблюдения со стороны некоторых барышень, особ постарше и одного ехидно улыбавшегося еврея. Дабы продемонстрировать, что все происходящее вокруг его нимало не занимает, он сосредоточился на изучении содержимого вазы.
– Вы не знаете, как называются эти розы? – спросил он у официанта.
Официант всегда был готов скрыть свою неосведомленность касательно того, что указано в карте вин или в меню; касательно же названий роз он был осведомлен еще в меньшей степени.
– «Эйми Сильвестер Партингтон», – послышался рядом чей-то голос.
Голос принадлежал хорошо одетой молодой женщине с приятным лицом; она сидела за столиком, который почти касался столика Джертона. Вздрогнув, он поспешил поблагодарить ее за ответ и пробормотал что-то невразумительное насчет цветов.