Омут памяти

Горбачев был принят на высшем уровне. Я имел возможность наблюдать яркое представление, очень похожее по своим контрастным краскам и поведению актеров на театральное. В перерывах между официальными беседами Тэтчер — само очарование. Обаятельная, элегантная женщина, прекрасно ведущая светский разговор. Наблюдательна и остроумна.

Но как только начинались разговоры по существу, Тэтчер преображалась. Суровость в голосе, прокурорские искры в глазах, назидательные формулировки, подчеркивающие собственную правоту. Видимо, поэтому ее назвали «железной леди», хотя я ничего в ней железного не увидел (встречался я с ней неоднократно, в том числе и у нее дома).

Горбачев вел себя точно. Ни разу не впал в раздражение, вежливо улыбался, спокойно отстаивал свои позиции. Переговоры продолжали носить зондажный характер до тех пор, пока на одном из заседаний в узком составе (я присутствовал на нем) Михаил Сергеевич не вытащил из своей папки карту Генштаба со всеми грифами секретности, свидетельствующими о том, что карта подлинная. На ней были изображены направления ракетных ударов по Великобритании, показано, откуда могут быть эти удары и все остальное.

Тэтчер смотрела то на карту, то на Горбачева. По-моему, она не могла понять, разыгрывают ее или говорят всерьез. Пауза явно затягивалась. Премьерша рассматривала английские города, к которым подошли стрелы, но пока еще не ракеты. Затянувшуюся паузу прервал Горбачев:

— Госпожа премьер-министр, со всем этим надо кончать, и как можно скорее.

— Да, — ответила несколько растерянная Тэтчер.

Из Лондона уехали раньше срока, поскольку нам сообщили, что умер Устинов — министр обороны.

Кстати, в Лондоне нашел меня Лев Толкунов и сообщил, что меня избрали членом-корреспондентом Академии наук СССР. Вечером в отеле, как говорится, имели место быть теплые поздравления.

Совещание по идеологии и визит в Англию оказались, как я считаю, своеобразной прелюдией, пусть и робкой, к тем переменам, которых напряженно ждала страна. Они наступили весной следующего, 1985 года.

А пока что жизнь шла своим чередом.

После моего возвращения из Канады резко изменил отношение ко мне Владимир Крючков. Он как бы забыл о времени, когда он и Андропов после провала их операции в Оттаве начали вести против меня стрельбу «на поражение». Крючков напористо полез ко мне в друзья, а мне было тоже интересно поглубже понять, что это за контора такая, которая на пару с ЦК держала всю страну за горло. По правде говоря, внешняя разведка меня мало интересовала, а вот, скажем, идеологическое управление КГБ представляло большой интерес. Мне хотелось понять, почему интеллигенция, средства массовой информации, религия находятся на откупе этой организации, в чем тут смысл?

А Крючков тем временем много и в негативном плане рассказывал мне об этом управлении. Он стал буквально подлизываться ко мне, постоянно звонил, зазывал в сауну, всячески изображал из себя реформатора. Например, когда я сказал, что хорошо бы на примере одной области, скажем Ярославской, где крестьян надо искать днем с огнем, проэкспериментировать возможности фермерства, он отвечал, что это надо делать по всей стране и нечего осторожничать. Когда я говорил о необходимости постепенного введения альтернативных выборов, начиная с партии, он высказывался за повсеместное введение таких выборов. Всячески ругал Виктора Чебрикова за консерватизм, утверждал, что он профессионально человек слабый, а Филиппа Бобкова поносил последними словами и представлял человеком, не заслуживающим доверия, душителем инакомыслящих, восстанавливающим интеллигенцию против партии. Просил предупредить об этом Горбачева, хотя тот еще не был генсеком.

Он писал мне в то время:

«Находясь на ответственных постах, Вы содействуете успешному проведению внешней политики нашего государства. Своими высокими человеческими качествами — принципиальностью, чуткостью и отзывчивостью Вы заслужили уважение всех, кто знает Вас. Вас всегда отличали творческая энергия, инициатива и большое трудолюбие».

В последующих письмах соплей было еще больше.

В часы заседания Политбюро, на котором решалась проблема будущего руководителя партии и страны, Крючков пригласил меня в здание разведки. Он сослался на то, что в приемной Политбюро у него «свой» человек, и мы, таким образом, будем в курсе всего происходящего. Мое любопытство и острота момента победили осторожность.