Он убил меня под Луанг-Прабангом

- Отбомбимся здесь, - сказал он, - через пять часов мы встретимся с ними на равнине.

- Да, командир, - ответил Билл и нажал кнопку. Самолет тряхнуло: бомбы полетели вниз.

22.38

Когда отгрохотало эхо и после взрыва бомб стало вокруг неприглядно темно, Ситонг, двигая нижней челюстью (видно, здорово заложило уши), сказал:

- Все. Теперь можно спокойно ехать. Через шесть часов я передам тебя с рук на руки, а там, во Вьетнаме, русские ракеты, там они не так лихо летают, там они побаиваются. Тебя не задело?

- Нет.

- А уши?

- Ничего.

- Едем, - сказал он шоферу, - или снова надо покрутить?

Шофер рассмеялся - он был веселым парнем - и ответил:

- Я же не выключал мотора!

Когда они двинулись дальше, он по-прежнему веселился, объясняя Ситонгу, что со страху он не успел выключить мотор и, пока американец бомбил, очень боялся, что комиссар услышит, как работает мотор, и даст крепкую выволочку: по инструкции мотор полагается выключать во время бомбежек.

- Интересно бы посмотреть в глаза этому летчику, - сказал Степанов. Молча посмотреть ему в глаза.

- У него кровавые глаза. Что в них смотреть? В них надо стрелять.

Ситонг говорил неверно. Глаза у Эда были голубые, добрые, очень красивые. И Степанов смотрел в эти глаза дважды: первый раз в Скандинавии, во время фестиваля молодежи. И он не просто смотрел в эти глаза. Он был хорошо знаком с обладателем этих глаз.

Они тогда пошли вдвоем на шхуну "Мария" - это был штаб антисоветского центра. По скрипучей лесенке они спустились в прокуренный трюм; там ревел джаз и потные негры метались между столиками с бесплатным пивом. На стеллажах вдоль бортов были разложены брошюрки НТС. От табачного дыма щипало глаза. К столику, за которым сидели Степанов и Стюарт, подошли два парня - маленький толстяк и белобрысый верзила в белом джемпере и мятых белых джинсах.

- Это мой друг, - сказал белый парень, тронув грудь спутника мизинцем, - он из Кении.

Выкатив белки, тот широко улыбнулся.

- Меня зовут Ононкво, - сказал он, - я учусь в Киле. До этого я вкусил советского рая в Москве. Откуда вы, друзья?

- Я из Нью-Йорка, - ответил Эд и вопросительно посмотрел на Степанова.

- А я из Москвы.

- Русский? Почему вы здесь? Какой русский? - спросил белый парень, по-рязански окая.

- Советский.

Парень молча, тяжело разглядывал Степанова. К нему подошли еще несколько человек. Тогда он сказал:

- Лучше уйдите отсюда.

Столик теперь окружили тесным, жарким, тихим кольцом. Эд сидел бледный: с детства он боялся драк. Мать запрещала ему драться, и поэтому за ним утвердилась репутация труса. Позже он и сам поверил в то, что он трус. А потом он стал подшучивать над своей трусостью - чтобы ее скрыть. Люди не поверят, что человек, открыто вышучивающий свою трусость - на самом деле трус. Так, считают все, поступают люди сильной воли, очень храбрые, с хорошим чувством юмора.

Белесый парень вдруг очень тихо заматерился. Несколько человек взяли его за плечи, но он вырвался и ударил Эда - тот был к нему ближе, потом он бросился на Степанова. Степанов врезал ему апперкот - с подъема. Парень опустился на колени. Началась свалка. Потом Степанов услышал английскую речь: трое здоровенных верзил с военной выправкой раскидали дерущихся.

- Что это за бардак! - кричал Эд, вытирая кровь с разбитого рта.

- Кто вы? - спросил его один из трех верзил.

Эд назвался.

- А кто с вами?

- Я из Москвы, - ответил Степанов.

В дальнем углу шхуны начал биться Ононкво.

- Пустите меня! - кричал он тем, кто держал его за руки. - Я покажу сейчас этому из Москвы!

Самый высокий из трех американцев медленно обернулся и негромко сказал:

- Шат ап!

И парень сразу стих. Два американца ушли куда-то и через минуту возвратились с невысоким седым человеком.

"Где я видел его? - подумал Степанов. - Где-то я его видел, это точно. Ага, он приходил на литературную дискуссию".

- Здравствуйте, товарищ Степанов, - сказал седой, - меня зовут Виктор Михайлович. Бога ради, простите этих ребят: они дети горькой русской эмиграции, в их сердцах постоянная боль. Ведь ни одна нация, кроме русской, не знала такой опустошительной эмиграции. Кто это с вами?

- Эд Стюарт, писатель из Штатов.

Виктор Михайлович кивнул Эду и сказал:

- В России перемены... Идти вдвоем с американцем к нам на шхуну... Не боитесь, что дома потревожит КГБ?

- Боюсь, - ответил Степанов. - Видите, как боюсь...

- Он что - из ваших американцев?

- То есть?

- Марксист?

- Почему? Нормальный империалист.

- У вас тут есть что выпить? - спросил Эд. - Кроме пива, конечно.

- Я говорю только по-немецки, - ответил Виктор Михайлович. - Что он спрашивает?

- Он хочет выпить.

- У нас вообще-то безалкогольный студенческий корабль, но вас я угощу из своих запасов.

- Вы тоже студент? Или как?

- Я преподаватель.

- Чему учите? - хмыкнул Степанов.

- Хватит об этом, - улыбнулся Виктор Михайлович. - Я сейчас вам принесу "Посев". Мы защищаем вашу последнюю книгу от советской критики. Герр Шульц! - крикнул он вдруг страшным, немецким, командным голосом. Герр Шульц! Три виски! Герр Шульц!

Появился здоровенный, толстый немец.