ОНА.puzzles

срывая щиты в неоновом свете

рекламной глазурью залившем разбитые окна

звоном стекла ответившим небу

серою ватой нависшим над нами

друг друга услышавших между гудками

Кто Ты такая?

спросил я

не веря

что так в непогоду

разделённые детством

мы встретимся где-то

голосами цепляясь за душу другого

царапая в кровь разбитые пальцы

о лепестки опавших ромашек

не находя номера телефонов

губною помадой записанных утром

Ты меня ищешь

Откуда Ты знаешь?

Я умываюсь      слезами ветра

Я чувствую это в дыхании света

ночью накрывшим      город      уснувший

Я знаки читаю на стенах домов

разрушенных завтра

Я слышу кленовые      листья      

шепотом жёлтым сказавшие имя

Я вижу твой хрип

простуженный криком стай журавлей

не вернувшихся с юга

Кто Ты?

Подруга

идущая следом

по полосе разделивший туманы

в карманы убравшая чёрные листья

свинцовых деревьев на наших дорогах

от края до рая прошитых тревогой

пунктиром скользящей вдоль берега моря

Как же Тебя я узнаю?

Не знаю

таймер стоит мой ровно на восемь

в небо поднявший      знак бесконечность      

мы за беспечность уже заплатили

цифрами комнат

дарившими счастье

выйди в ненастье

на перекресток перечеркнутых будней

в лицах знакомых увидишь иную

снами пришедшую в прошлую осень

Где Ты была?

Я знала

что спросишь

но все очень просто

всегда рядом с тобой

Я не вернусь больше в прошлую осень

не уходи

останься со мной…

Последний Лес

Волки вели      их день, вечер, ночь и вот уже второй      день начал терять свою силу среди высоких деревьев Последнего Леса, но всадник не останавливался и упрямо продолжал свой путь. Еле держась в седле, он иногда склонялся к вороной гриве своего коня      и тогда сон,      с которым он боролся на протяжении последних нескольких дней, не на долго побеждал его.

Конь от усталости то замедлял свой ход и шел неверным шагом и тогда, казалось, что он вот-вот рухнет под тяжестью седока, то, встряхнувшись, ускорялся, следуя по еле различимой тропе, пересекающей Последний Лес. Словно одна большая усталость объединила      всадника и его коня.

Усталость и упрямство, ведущие из жизни в жизнь, от времени до времени по еле различимым тропам.

Иногда волки спрашивали своего вожака: не пора ли им напасть на всадника, который      на всем протяжении пути являлся легкой добычей, но вожак почему-то упрямо не хотел нападать на человека, хотя Закон Последнего Леса позволял им это сделать. Но, не смотря на собственную усталость, усталость и нарастающее недовольство своей стаи, вожак ждал, когда конь сам падет под всадником. Волк чувствовал приближение смерти.

Возможно, она уже вела коня под уздцы к своему Последнему Приюту, от чего тот перестал чувствовать опасность, сопровождавшую их второй день, с тех пор как они ступили на Последнюю Тропу Последнего      Леса.

Усталость и      упрямство сошлись и вели вместе и охотников, и добычу.

Но когда сосновые верхушки Последнего Леса окрасились в алые цвета наступающего заката, а сами дебри начали, наконец, редеть, возвещая о том, что Последняя Тропа подходит к концу и Последний Лес совсем скоро выпустит из своих сосновых объятий; когда уже теряющие свое терпение волки были готовы использовать свой последний шанс, позволяющий им напасть на кого бы то ни было в пределах Последнего Леса, и тогда смерть смогла бы забрать в свой Последний Приют и коня, и всадника, склонившегося к самой гриве своего верного друга; когда уже воронье начало слетаться к окраине Последнего Леса, чтобы перехватить свои крохи, остающиеся после каждой охоты – конь неожиданно встрепенулся, заржал, встал на дыбы, чуть не вытряхнув из седла седока, и из последних сил, тех самых последних предсмертных сил, когда последние звуки раскрывают свои последние секреты, к которым готовили всю жизнь, конь рванул вперед, стараясь успеть вырваться за пределы Последнего Леса и из цепких рук уже ведущей под уздцы смерти, чтобы, по крайней мере, спасти из ее рук своего друга, с которым они прошли из жизни в жизнь, от времени до времени по еле различимым тропам, каждая из которых могла стать последней.

Уже было видно перемешавшую все теплые вечерние краски опушку, за которой их уже никто не тронет и тогда можно будет передохнуть. Тогда, возможно, и смерть потеряет к      ним свой интерес в этой жизни.