Они были не одни

— Проживи столько, сколько стоят наши горы, бей! Не принимай этих слов близко к сердцу! Мы как-нибудь все уладим. Ведь ты наш господин, наш отец! Не губи нас! Мы все уладим…

— Знаю я вас, мужиков, знаю, что вы за мошенники: вы вроде тех горичан, которые имели дерзость посягнуть на права и владения бедного Малик-бея! Но со мной это не пройдет. Я вам покажу! — процедил бей сквозь зубы и затем закончил решительным тоном: — Чтобы к воскресенью были готовы двести золотых наполеонов и вручены мне полностью. Двести, и не меньше! Слышите? А теперь, разбойники, убирайтесь и передайте сельчанам мои слова!

С поникшими головами вышли крестьяне из дворца.

Вернувшись в село, староста собрал сходку, на которой Ташко подробно обо всем рассказал, а Тири, со своей стороны, добавил, что поначалу бей принял его милостиво, но Ташко своей неуместной болтовней все испортил.

И вот наступил назначенный беем день. Крестьяне, собравшись на площади Шелковиц, переговаривались между собой:

— Двести золотых наполеонов! Двести! Да мы столько и слив не соберем с наших деревьев, а не то что золотых!

Дядя Постол — один из тех стариков, кто имеет обыкновение прежде чем сказать слово, хорошенько его обдумать, — вытряхнул из трубки пепел, снова набил ее табаком, прикурил от трута дяди Эфтима, сделал пару глубоких затяжек и, выпустив через ноздри дым, заговорил:

— Правда, двести наполеонов — это такие деньги, которые нам даже сосчитать трудно, а не то что заплатить! Плохи наши дела!.. Но когда разбойник хватает тебя за горло, надо придумать, как вырваться из его когтей. Он требует с нас две сотни наполеонов дани, хотя весь урожай нынешнего года, включая и кукурузу, не стоит таких денег. Но беда наша в том, что мы никак не можем это ему втолковать. Ему-то что! Выгонит тебя из Дому, заберет все твое имущество, весь скот, урожай, а ты подыхай с голоду посреди дороги. Где тут искать правосудия? Поэтому надо крепко подумать, все заранее решить между собой.

Крестьяне печально переглянулись. Дядя Постол сказал правду, но правда эта показалась всем очень горькой.

— Надо все решить между собой. Правильно. А если бей не согласится с нашим решением, что тогда делать? — задал вопрос один высокий худой крестьянин.

— Эй, дядя Коровеш! Почему молчишь? Скажи, как выпутаться из такой беды? — обратились к старику несколько крестьян.

— И я согласен с тем, что говорил Постол. Надо все хорошенько обдумать. Но сколько бы мы ни думали, положение наше нелегкое. Ведь бей требует ни много ни мало — двести наполеонов! Если бы мы даже продали наших жен в рабство турецкому султану, и то столько за них не выручить! По справедливости бей должен был потребовать с нас от силы наполеонов шестьдесят-семьдесят. Но даже и такие деньги нам трудно собрать. Говорю это, потому что знаю, как у всех обстоят дела. Давайте-ка приблизительно подсчитаем, кто сколько может дать. Ничо — самое большее — два наполеона, Бойчо — один, Постол — полтора, Барули — полнаполеона, Калеш — два без четвертушки… Даст еще один-другой — и наберется у нас пятьдесят золотых монет. Добавим сюда десять наполеонов, которые можно выручить от продажи скота, и станет у нас шестьдесят. Стало быть, до двухсот недостает ста сорока. Где же их взять? Двести наполеонов — деньги нешуточные! Поэтому я думаю, что самое лучшее нам все чистосердечно рассказать бею, все ему высчитать, а потом, приложив руку к сердцу, слезно его просить: «Возьми с нас шестьдесят-семьдесят наполеонов; больше мы дать не в силах. Мы не отказываемся тебе заплатить, но требуй с нас только то, что мы в состоянии собрать». Вот как должны мы ему сказать.

И опять крестьяне переглянулись. Прав дядя Коровеш. Больше чем шестьдесят, в крайнем случае семьдесят, наполеонов они заплатить не могут, — взять неоткуда.

— Ну, а если он не согласится, — что нам тогда делать? — со страхом в голосе спросил Гьерг.

— Что нам тогда делать? — как эхо, повторил один из стариков.

Воцарилось молчание. Все напряженно думали, но никто не находил пути к спасению. Один сосредоточенно курил, другой вытряхивал из опингов песок, но все молчали.

А между тем на вертелах поджаривалось мясо, распространяя вокруг приятный, возбуждающий аппетит запах. Тихо шелестела густая листва шелковиц. Вокруг огня, облизывая пальцы, увивался косноязычный Ламе Плешивый. Рако Ферра в сотый раз осматривал разостланные на траве веленджэ и следил за тем, как Стати и Шойле жарят баранов. Время от времени он бросал нетерпеливые взгляды на дорогу.

У Гьики было тяжко на душе: все эти люди боялись высказать правду. И тогда он поднялся с места и заговорил, сначала сдержанно, а потом дал волю своему гневу: