– Головешка – ты гений! Как ты права, что убила эту никчемную суку, – сквозь слёзы шептала молодая женщина, ловя восхищённые взгляды из эконом-класса, узнавшие звезду телеэкрана.
«…Твоя голова набита тряпками, Катя. И ты сама превратилась в тряпичную куклу. Внешность затмила твой ум, который высох в этой упаковке. Я вынуждена отправить тебя на перезагрузку. На эапгрейт, – сказала Барби Кротько на идеальном американском, примеряя туфли своей когда-то бывшей подруги. – Ведь следующая ступень эволюции куклы – это ветошь. Я не могу позволить русскому человеку опуститься до уровня мусора. Лучше смерть. В любом случае, увидимся, девочка. И если вдруг я окажусь на твоём месте, сделай всё чики-пики. Прощай, Кэт, и помни твой Кен в надёжных руках… Поцелуйчики. Барби».
Стюардесса принесла воды. Ольга выпила три стакана, чувствуя, как успела охмелеть и опохмелиться за девять часов. И первым делом вступив на остров свободы, набрала номер своей лучшей подруги:
– Геля, ты меня убила наповал. Правда. Ты – гениальная писательница. У меня к тебе только два вопроса.
Ольга Головёшкина, слыша полупьяный бред своей лучшей подруги, которая звонила в четыре часа утра, молча ждала, что же осталось невысказанным после всего сказанного?
– Как будем делить Индию и Китай?
Головёшкина, а точнее Гела Головешкопф, привстала на локте, сморщив лоб от вопроса, который сломал ей мозг. И вдруг взорвалась безудержным хохотом, разбудив одновременно мужа и маленького сына, которые, словно по команде, поднялись с постели.
– Так и быть: тебе Индию, Хельга Кюри, учёная ты женщина.
– Значит, тебе Китай, Геля Какашкина. На связи! Поцелуйчики. Барби.