Они уже здесь!

— Смотрю я на тебя и удивляюсь. — Коко потянулся, почесал коготками гладкий животик. — Знаешь, что я прав, а все равно завтра попрешься на ту пристань, будешь надеяться, что здравый смысл восторжествует. Что хоть один катер отправят вниз по реке.

— Но зачем все катера отменять? — воскликнул Удалов. — Почему из-за пустого юбилея людям столько неудобств?

— Потому что другим людям на этих людей наплевать.

— Но это неправильно! Об этом по радио теперь критикуют.

Коко мелодично засмеялся.

— Я в школе учил, — продолжал Удалов, — человек человеку друг, товарищ…

— И волк, — нахально вмешался Коко.

— Пришибу, — сказал Удалов. — Надоел ты мне. Никакой ты не галактический брат, а просто провокатор и демагог.

— Ругаться легче легкого, — возразил Коко. — Ты ругаешься, чтобы поменьше думать. Потому-то вы, люди, и станете легкой добычей…

Но чьей добычей, Удалов не услышал, потому что со двора грянула музыка. Это пришел из техникума подросток Гаврилов и включил на полную мощность японскую систему.

— Этого еще не хватало! — возмущался Удалов, закрывая окно. — Сам оглохнет и других изуродует.

— А ему наплевать, — сказал Коко.

— Это что, болезнь?

— Болезнь? — Коко поглядел на Удалова в упор и прикрыл глаза шершавыми пленками. — Да, это болезнь. Хуже СПИДа.

Уголки узкого рта пришельца загнулись кверху — он улыбнулся.

— Ты что-то знаешь?

— Знаю.

— Признавайся.

— Не могу, подписку давал.

— Где?

— На моей планете.

— Как же ты мог подписку на своей планете давать, если это наша, земная болезнь?

Коко вздохнул.

— Люблю я тебя, Удалов, — сказал он. — И ты меня терпишь. Хочешь, правду скажу? Только в обморок не падай.

— Говори.

— Происходит инопланетное вторжение, — сказал Коко.

— Это кто же вторгается?

— Есть желающие.

— Коко, не темни!

— Мы давно собирались Землю завоевать. Искали разные пути. Ведь мы кто? Гуманисты. Не хотим мы вас бомбами закидывать. Все должно быть культурно. Пришлось нам в людей внедряться.

— Не понимаю.

— Чего тут непонятного? Внедрится, допустим, в подростка Гаврилова наш агент. Тот об этом и не подозревает. И не замечает, как заболевает страшной и неизлечимой болезнью. Название ее слишком научно, чтобы ты понял. Смысл его можно перевести словом «наплевизм». К примеру, решил кто-то поставить галочку в отчете и устроить юбилей речной пристани. Для этого он сорвал с учебы весь речной техникум и заставил учащихся три дня подряд репетировать в городском парке хоровое пение и ходьбу строем. Потом деньги, что выделены на ремонт общежития, он пустил на изготовление трех тысяч цветных флажков и двадцати лозунгов общей длиной четыреста метров. Закрыл движение по реке. Еще много чего совершил, ко всеобщему неудобству.

— Нет, — сказал Удалов. — Ты шутишь. У нас это давно наблюдается.

— Мы тоже не первый год внедряемся.

— Но зачем? Что за смысл?

— Ослабляем сопротивляемость. Кто свяжет рядового наплевиста с инопланетным вторжением? Скажи ты кому об этом — на смех поднимут. Но уже близко то время, когда все будут заражены. Вас и завоевывать не надо будет. Сами свалитесь к нам в лапки, как перезрелые груши.

Удалов зажмурился. Куда идти? В какой набат бить?

— Основной симптом наплевизма — полное несоответствие масштаба собственной выгоды и конечного катастрофического результата. Допустим, страдающий наплевизмом чиновник подписывает бумагу об уничтожении какой-нибудь речки, а то и моря. В каких масштабах он мыслит? В мелких. Он же больной, он же держит в голове только премию в сколько-то рублей, которую получит за новое начинание. А на то, что миллион человек без воды останется, что миллион голов рыбы подохнет, ему наплевать.

— Нет, — сказал Удалов. — Не может быть, чтобы вы это издалека спланировали. Это наше, родное. Газеты читай.

— Не веришь — не надо, — сказал Коко. Он спрыгнул к холодильнику, открыл его, вытащил бутылку кефира, коготком прорвал крышку и стал пить из горлышка. — Еще десять лет, и наплевисты вас по миру пустят. И тогда мы голыми лапками…

— Погоди, — сказал Удалов. — А как отличить, кто зараженный, а кто свой?

— Отличить можно. У них взгляд особый. Вовнутрь. И некоторая заторможенность движений. Ведь наплевист, сам того не зная, все время ждет приказа от внедренного паразита.

Тут хлопнула дверь, вошла Ксения. Коко сиганул на шкаф, и разговор прервался.

Но он оставил в душе Удалова глубокую рану. Даже когда Ксения погнала мужа за хлебом и маслом, он ни о чем другом, как о космической угрозе, думать не мог. Смотрел на прохожих с недоверием, заглядывал им в глаза, и верил инопланетному мерзавцу, и не верил.

По улице ехала поливальная машина, поравнялась с толпой, что ждала на остановке автобус, и облила людей. Люди ругались, прыгали во все стороны, а Удалов заглянул в кабину: какой взгляд у водителя? Взгляд ему показался направленным вовнутрь. Вошел Удалов в магазин, продавщица давно ушла куда-то, люди волновались, звали. Наконец продавщица вернулась, в ответ на сетования очереди рявкнула что-то, но показалось Удалову, что с опозданием, словно дождалась приказа внедренного пришельца. И с каждой минутой Удалову становилось все горше.