Оно

В иные субботы церковная школа была закрыта и безмолвна, и он, не останавливаясь, проезжал сортировочную станцию туда, где Нейболт-стрит закачивалась депо. Там он прислонял свой велосипед к деревянной ограде и смотрел на проходящие миме поезда. По субботам их было полно. Его мать говорила, что в былые времена на станции Нейболт-стрит, можно было сесть на пассажирский поезд; пассажирские поезда прекратили ходить, когда началась корейская война. «Если бы ты сел в поезд, направляющийся на север, ты бы приехал на Браунсвил-стейшн, – сказала она, – а там мог бы пересесть на поезд, идущий через Канаду к Тихому океану. Поезд южного направления привез бы тебя в Портленд, а затем в Бостон. Теперь пассажирские поезда уступили здесь дорогу трамваям. Никто не хочет ездить поездом. Зачем? Когда есть „Форд“. Ты может быть никогда и не поедешь в поезде».

Но длинные товарные составы все еще шли через Дерри. Они направлялись на юг, нагруженные древесиной, бумагой, картофелем, на север – промышленными товарами для тех городов, которые население штата Мэн иногда называло Большим Севером – Бангор, Миллинокет, Макиас, Преск Айл, Хаултон. Эдди особенно любил смотреть поезда северного направления с их продукцией – сверкающими «Фордами» и «Шевиотами». "У меня будет когда-нибудь такая машина, – пообещал он себе. – А может, даже лучше. Может быть, даже «Кадиллак». На станции сходилось шесть путей – так нити паутины сходятся в центре: Бангор и Большой Северный путь с севера, Большой Южный и Западный Мэн с запада, Бостон и Мэн с юга и Южный морской с востока.

Однажды, за два года до этого, когда Эдди стоял около последней колеи и смотрел, как проходит товарняк, пьяный проводник бросил на него ящик из медленно движущегося вагона. Эдди наклонился и отпрянул, хотя ящик упал на угольный шлак в десяти футах от него. Внутри ящика были живые существа, они щелкали и двигались. «Возьми же наконец, парень!» – закричал пьяный кондуктор. Он вытащил плоскую коричневую бутылочку из кармана своей бумажной куртки, открыл ее, выпил, затем бросил на угольный шлак, где она разбилась вдребезги. Проводник указал на ящик: «Отнеси его домой, маме! Привет от Южной-Хреновой-морской-Дороги!» Он подался вперед, чтобы прокричать эти последние слова, так как поезд стал набирать скорость, и на какой-то момент Эдди тревожно подумал, что он сейчас выпадет.

Когда поезд ушел, Эдди приблизился к ящику и осторожно наклонился над ним. Он боялся подходить слишком близкой Существа внутри были скользкие и ползучие. Если бы проводник крикнул, что они предназначены ему, Эдди оставил бы ящик лежать. Но он сказал взять их домой, маме, и, как Бен, при упоминании о маме, Эдди подпрыгнул.

Он стибрил моток веревки из пустующего складского помещения, покрытого гофрированным железом, и привязал ящик к багажнику велосипеда. Его мать заглянула внутрь ящика еще более осторожно, чем он сам, и затем закричала – от радости, а от ужаса. В ящике было четыре омара, большие, на два фунта, с шевелящимися клешнями. Она приготовила их на ужин и ужасно рассердилась на Эдди, что он мало съел.

– Что ты думаешь едят Рокфеллеры сегодня вечером у себя дома в Бар Харборе? – негодующе спросила она. – Что, как ты думаешь, едят светские люди на Двадцать первой улице и на Сарди в Нью-Йорке. Арахисовое масло или сэндвичи с вареньем? Они едят омаров, Эдди, таких же, каких едим мы! Давай – попробуй еще!

Но Эдди не хотел, даже не то чтобы не хотел, а не мог. Он помнил какие они были склизкие там в ящике, какие щелкающие звуки они издавали. Мама продолжала убеждать его, что это деликатес, что от такого угощения нельзя отказываться, до тех пор, пока он не начал задыхаться и не вынужден был прибегнуть к своему аспиратору. Тогда она оставила его в покое.

Эдди ушел в свою спальню и стал читать. А мать позвонила своей подруге Элеоноре Дантон. Элеонора пришла, они принялись листать старые экземпляры «Фотоигры» и «Секретов экрана» и, хихикая над колонками сплетен, пожирали холодный салат из омаров. Когда Эдди на следующее утро встал в школу, мать все еще была в постели, она тяжело храпела, издавая длинные рулады пердежа, которые звучали, как веселая игра на корнете (она выдавала Чушь, сказал бы Ричи). В миске, где бал салат из омаров, не осталось ничего, кроме нескольких пятнышек майонеза.

Это был последний поезд с Южного побережья, который видел Эдди. Потом, увидев мистера Брэддока, начальника станции Дерри, он спросил его, колеблясь, что случилось. Мистер Брэддок ответил:

– Компания разорилась. Все к этому шло. Ты не читаешь газет? Такое происходит повсеместно в этой чертовой стране. А теперь уходи отсюда. Здесь не место детям.