Опаленная юность

Андрей принялся выбрасывать к потолку руки с металлическими болванками. Сперва было легко, потом руки одеревенели, налились болью.

— Семнадцать, — сказал Панов, чуть улыбнувшись углом рта. — С тебя хватит. Выдохся?

Андрей кивнул. Панов прошелся по комнате, припадая на больную ногу.

— Смотри. — Он взял гантели. — Считай!

Гантели взлетали к потолку. Андрей шепотом считал. Он дошел до ста, а широкая Вовкина грудь по-прежнему вздымалась так же ровно, как и прежде.

— Двести! — крикнул Панов, швыряя гантели на тахту.

— Двести, — повторил ошеломленный Андрей.

— Иди сюда! — Панов взял со стола никелированную вещицу и протянул Андрею. — Жми!

— Это что за штука?

— Силомер. Жми…

Тонкие дужки силомера впились в ладонь. Было очень больно, но Андрей сжимал кулак изо всех сил.

— Смотри не лопни! — предупредил Панов.

— Все, — выдохнул Андрей.

— Сорок пять. Н-да. А ну-ка, я попробую. Р-р-раз!

— Сто тридцать! — ахнул Андрей. — Сила!

Панов гордо выпрямился.

— Ну, кто из нас сопляк?

Но Андрей не сдавался, хотя и был сбит с толку.

— Это еще не доказательство…

Мало? — Панов рванул через голову свитер, снял рубашку.

Он стоял обнаженный до пояса, с танцующими бугроватыми мышцами — воплощение самой силы, ловкости, красоты.

— Неплохо скроен, не правда ли? Силенкой бог не обнес. Могу вложить любому в школе — говори, где чешется. А вы? Слабосильная команда, трусы несчастные! Кто сможет из вас пойти против меня? Никто.

Андрей поднялся и, насупившись, направился к двери. Но Панов, разгоряченный, взволнованный собственной речью, задержал его:

— Подожди. Сейчас кончу. Да, так вы и есть трусы… За Леньку Захарова не заступились, сдрейфили, бросили товарища в беде… А ведь виноват был я…

— Прощай! — резко бросил Андрей и бросился вон из комнаты.

На крыльце он схватил тяжелый лом и крикнул Вовке:

— Имей в виду, я на мелочи не размениваюсь. Смотри без головы останешься!

— Вот так так! — Вовка даже присвистнул, но растерянность свою скрыть не мог.

Андрей швырнул лом в снег и хлопнул калиткой.

Глава третья

Начало

Ветер дул с юга. Теплые, сыроватые воздушные волны таили в себе тончайшие ароматы, и наиболее ощутимым из них был запах талого снега — вестник надвигающейся весны.

Хороша весна в Подмосковье! Утром мерзлая земля одета в ледяной покров, под ногами хрустит ледок, на зеленых иглах хвои стынут жемчужные слезы. Скучное, хмурое небо низко свисает над лесом. В лесу безмолвно… Но вот веселый ветер расшвырял пепельно-серые тучи, и светлое солнце, рассекая хмарь ударами своих сверкающих лучей-клинков, прорвалось сквозь сумрачную пелену и хлынуло потоком на дремлющую землю. И лес ожил, задвигался, загудел, и весь этот многоголосый шум слился в единый гимн свету, теплу, солнцу — гимн наступающей весне.

Закапало с крыш. Потекли, буравя снежные пласты, тысячи ручейков. В лесу послышались невнятные вздохи — с деревьев падали сырые комки снега… А вечером земля опять стынет, до дна промерзают первые лужицы и сверху, из бездонной тьмы, летят горсти сухой, колючей снежной крупы.

Вечерами старшеклассники, как всегда, собирались на катке, сгребали снег фанерными лопатами, лихо катались, скользя мимо бугристых берегов пруда. Часам к одиннадцати каток пустел. Оставшиеся садились на поваленную иссохшую сосну и тихо разговаривали…

Луна заливала ледяное поле голубым огнем, и в ее холодном призрачном свете казались совсем ненатуральными, ненужными блеклые светлячки дешевых папиросок — «гвоздиков», которые тайком курили Вовка Панов и Кузя.

Все слушали Петю Родина. Он рассказывал о кружке юных натуралистов. Родин давно уже занимался в этом кружке при Московском зоопарке. Минувшим летом юннаты совершили интересную поездку на Дальний Восток, и Родин до сих пор не мог ее забыть.

— А какая там природа, ребята! Мы десять дней в тайге жили. Тайга — такая чаша, что хоть топором дорогу прорубай, и животных там тьма! Медведя видели однажды.

— С тобой, конечно, после этого медвежья болезнь случилась? — презрительно прищурился Вовка.

— Дурак!

— Что ты сказал? — Панов грозно поднялся, и все затаили дыхание в ожидании неминуемой драки.

— Оставь его, — негромко сказала Лара.

Она даже не повернулась к Панову, а он мгновенно утих и молча, стуча коньками по льду, пошел к центру пруда. Золотой огонек его папироски удалялся.

— Разыгрывает из себя героя!

— Нос задрал!

— Спускать ему не надо, вот что! — горячо проговорил Бобров.

— Довольно, — певуче сказала Лара и вскользь посмотрела на рассерженных ребят. — Панов не так уж плох. В хоккей играет лучше всех.

— Да вы знаете, что такое Володимер Панов? — невозмутимо проговорил Кузя. (Ребята заулыбались, так как вспомнили, что еще в третьем классе Панов вывел на своей тетрадке тушью «Володимер».) — Панов — это прыщ на здоровом теле нашего класса, да к тому же гнойный. — Маленький, худой, неимоверно гибкий и подвижной, Кузя любил посмешить ребят, сам оставаясь при этом совершенно серьезным. Все расхохотались, и звонче всех Лара.

— Зачем же так жестоко? И за что ты его не любишь?

— Я? Да я его люблю и обожаю, беру за хвост и провожаю.