Ему всегда было трудно говорить с теми, кто только что понес тяжелую утрату. Вид человека, потерявшего ребенка, пугал Уильяма, но работа есть работа. И хотя память о прошлом стерлась, чувство, возникающее при виде чужой боли, было ему щемяще знакомо.
– Доброе утро, инспектор, – машинально ответил Мюидор. – Будь я проклят, если представляю, чем вы сможете тут помочь, но хотя бы попытайтесь. Ночью какой-то бандит вломился в дом и убил мою дочь. Не знаю, что мы еще можем вам сообщить.
– Вы позволите нам осмотреть комнату, где это случилось, сэр? – тихо спросил Монк. – Доктор уже прибыл?
Тяжелые брови сэра Бэзила недоуменно вздернулись.
– Да… Но, право, не знаю, что, черт возьми, он теперь сможет сделать!
– Он сможет установить время и причину смерти, сэр.
– Ее зарезали ночью. И незачем звать доктора, чтобы это выяснить.
Лорд Мюидор набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул. Взгляд его блуждал по комнате, Монк не вызывал в нем ни малейшего интереса. Полицейские являлись лишь неизбежными атрибутами трагедии, а сам сэр Бэзил был слишком потрясен, чтобы сосредоточиться на какой-то одной мысли. Он то разглядывал покосившуюся на крюке картину, то солнце на корешках книг, то вазу с поздними хризантемами. Уильям видел лицо этого человека и прекрасно его понимал.
– Нас проводит кто-нибудь из слуг. – Он принес извинения за себя и за Ивэна, затем повернулся, собираясь выйти.
– О… да. И все, что вам будет угодно, – отозвался Бэзил.
– Я полагаю, вы ничего не слышали этой ночью, сэр? – уже стоя в дверях, спросил Ивэн.
Лорд Мюидор нахмурился.
– Что? Нет, конечно, нет, иначе я упомянул бы об этом.
Сержант еще не перешагнул порог, а сэр Бэзил уже забыл о них и уставился на шелестящую за окном листву.
Дворецкий Филлипс ожидал в холле. В молчании он провел их по широкой изогнутой лестнице на второй этаж. Устланный коврами красных и голубых тонов коридор простирался вправо и влево футов на пятьдесят с лишним и заканчивался эркерными окнами с каждой стороны. Вдоль стен были расставлены столики. Вслед за дворецким полицейские свернули влево и остановились у третьей двери.
– Вот комната мисс Октавии, сэр, – тихо произнес Филлипс. – Позвоните, если что-нибудь понадобится.
Монк открыл дверь и вошел; Ивэн последовал за ним. Высокий, украшенный лепниной потолок, роскошные люстры. Шторы с цветочным рисунком отдернуты для лучшего освещения. Три стула с прекрасной обивкой, туалетный столик с трельяжем и большая кровать с пологом на четырех столбиках. Поперек кровати лежало тело молодой женщины, одетой лишь в ночную рубашку цвета слоновой кости, испачканную темно-красными пятнами от груди и почти до колен. Руки ее были широко раскинуты, тяжелые каштановые волосы рассыпались по плечам.
Рядом с ней Монк, к своему удивлению, увидел стройного мужчину среднего роста. Умное лицо незнакомца было печально и задумчиво. Его белокурые волосы искрились в солнечном свете.
– Полиция? – переспросил он, оглядев Монка с ног до головы, и представился сам: – Доктор Фаверелл. Дежурный констебль пригласил меня, как только его самого вызвал сюда лакей – около восьми часов утра.
– Итак, – Монк назвал свое имя и поклонился. – Что вы можете сказать нам с сержантом Ивэном?
Ивэн прикрыл за собой дверь и подошел к кровати; на его лице застыла гримаса жалости.
– Она скончалась этой ночью, – мрачно ответил Фаверелл. – Судя по состоянию тела, по меньшей мере семь часов назад. – Он достал из кармана часы и взглянул на циферблат. – Сейчас десять минут одиннадцатого. Стало быть, смерть наступила, ну, скажем, в три часа ночи, не позже. Одна очень глубокая, скорее всего, колотая рана. Бедняжка должна была лишиться сознания немедленно и расстаться с жизнью в течение двух-трех минут.
– Вы – семейный врач? – спросил Монк.
– Нет. Я живу за углом на Харли-стрит. Местный констебль знает мой адрес.
Монк направился к кровати, чтобы осмотреть тело поближе, и Фаверелл посторонился, давая ему дорогу. На лице покойной застыло удивленное выражение, словно она так до конца и не верила в реальность смерти. Несмотря на мертвенную бледность, Октавия Хэслетт оставалась красавицей. Изящно вылепленные скулы и надбровные дуги, большие глаза, полные губы, мягкие черты лица, предполагающие глубокие чувства. Такая женщина могла бы понравиться Монку. В изгибе губ он уловил на секунду что-то нестерпимо знакомое, но воспоминание было слишком неясным и мимолетным.
Взгляд Монка обежал разорванную ночную рубашку и остановился на царапинах и пятнах крови на горле и плечах. Ткань, разошедшаяся по шву почти донизу, была запахнута, словно покойная пыталась еще сохранить приличие. Монк мягко приподнял и осмотрел руки Октавии Хэслетт. Под ногтями все было чисто – ни следов крови, ни фрагментов кожи. Если здесь и происходила борьба, то нападающий остался невредим.
Тогда он поискал синяки. На коже должны были остаться кровоподтеки, даже если миссис Хэслетт скончалась почти сразу после ранения. Но ни на руках, где в случае борьбы вероятнее всего имеются повреждения, ни на остальных частях тела их не было.