Опасно — Истина! Смелость принять непознаваемое

— Мой учитель, наверное, пошутил, — ответил бедняк. — Должно быть, он не хотел задеть тебя в присутствии стольких людей — с тобой ведь была вся свита: советники, министры, генералы. Он не хотел поставить тебя в неловкое положение или сказать нет, поэтому отправил ко мне. Если хочешь, возьми мою жизнь. Я просто твой бедный слуга, я подметаю улицы. Можешь взять мою жизнь — вот она. Можешь отрубить мне голову — но истину... Да, я обладаю ею, но сама ее природа такова, что отдать ее невозможно. Не то чтобы я не хочу тебе ее отдавать, я бы очень хотел. Если хочешь, возьми ее. Можешь убить меня — если ты найдешь ее внутри, будет хорошо, я готов. Я буду счастлив, что послужил тебе таким деликатным образом. Но предупреждаю, что ты ее там не найдешь, потому что истина должна быть неотъемлемо твоей — только тогда это истина. Если она чья-то, тогда она больше не истина. Моя истина не может стать твоей истиной. Как только я говорю об истине, ты слышишь лишь слова, а она остается позади них. Ее невозможно уместить в слова, не существует такого способа.

Слова долетают до обычных людей, которые верят, что слова и есть истина: кто-то верит словам Иисуса, кто-то словам Будды, кто-то словам Мухаммада — но эти слова не истина.

Ни одна книга не содержит истины, слова не могут содержать ее. Но в тебе рождается убежденность, и, если кто-то внезапно тревожит ее, ты злишься. И конечно, большинство людей на твоей стороне, и это чрезвычайно тебе помогает — столько людей не могут ошибаться. Но истина никогда не случается с толпой, она случается только с индивидуумом. Когда приходит истина, она приходит воплощенной в индивидуальность, поэтому индивидуальность всегда выступает против толпы.

В противном случае вся толпа будет с тобой, потому что ее кормили те же повара. Католики... сколько их? Возможно, около шестисот миллионов. Сегодня у католика есть великое утешение, что вместе с ним — шестьсот миллионов человек. Шестьсот миллионов не могут ошибаться. А против всего один человек... Естественно, они воспринимают такого человека как помеху. Лучше покончить с ним и идти дальше спать, обратно к своим снам.

Для меня это не ново. С самого детства я находился в этом положении... Мой отец, бывало, брал меня с собой на различные церемонии, свадьбы, дни рождения или куда-либо еще. Но брал с условием, что я буду абсолютно безмолвным:

— Иначе, пожалуйста, оставайся дома.

— Но почему? — говорил я. — Всем разрешено говорить, а мне нет!

— Ты сам знаешь, как и я и все остальные, почему тебе не разрешено: ты нарушаешь спокойствие.

— Тогда, — говорил я, — пообещай мне, что не будешь вмешиваться в дела, которые касаются только меня, — и я пообещаю, что буду молчать.

Но много раз случалось так, что он вмешивался. Например, если там присутствовал какой-нибудь пожилой человек, дальний родственник, — но в Индии это не имеет значения, — отец должен был коснуться его ног.

И он сказал и мне:

— Коснись его ног.

— Ты вмешался! — отвечал я. — Наш контракт закончен. Почему я должен касаться ног этого старика? Если ты хочешь, можешь коснуться их дважды, трижды — это твое дело, но почему должен касаться я? И почему ног, а не головы?

И этого было уже достаточно для возникновения суматохи. Каждый начинал объяснять мне, что этот человек стар.

Я отвечал:

— Я встречал много старых людей. Как раз напротив моего дома обитает один старый слон, но я никогда не касался его ног. Это слон священника, и он очень стар. Я ни разу не касался его ног, а он очень мудр — думаю, гораздо мудрее этого старика. Сам по себе возраст не дает человеку никаких преимуществ.

Глупец остается глупцом — а возможно, становится еще более глупым. Идиот по мере взросления становится еще более идиотичным, потому что человек не может оставаться прежним, он развивается. И когда идиот стареет, его идиотизм умножается. И именно в это время он становится уважаемым. Я не собираюсь касаться ног этого человека, пока не получу доказательства, почему я должен это сделать.

Однажды я был на похоронах; умер один мой учитель, преподававший санскрит. Это был очень тучный, забавно выглядящий человек. Он очень чудно одевался — носил наряд древних браминов, который довершал огромный тюрбан. Это было посмешище всей школы, но при этом он был очень невинным человеком. На хинди «невинный» звучит как «бхол», поэтому мы называли его «бхол». Когда он входил в аудиторию, весь класс мог громко прокричать: «Джай Бхол!» — «Долгих лет Бхолу!» И естественно, он не мог наказать всех нас — как бы тогда он преподавал, кого бы он учил?

Он умер. Мой отец не попросил меня ни о каком контракте, думая, что, раз это мой учитель, я буду вести себя хорошо. Но я не смог. Потому что никак не ожидал того, что произошло, — никто этого не ожидал. Мы пришли к месту, где лежало его мертвое тело. Вышла его жена. Она подбежала к нему, упала перед ним и сказала:

— Мой Бхол!

Все хранили молчание, но я не сдержался. Я очень старался, но чем больше я пытался, тем труднее это было.

Я взорвался смехом:

— Это прекрасно.