Я уплетал молодых угрей в чесночном соусе, напоминавших нежные бамбуковые побеги с хрустящими кончиками, только угри были маслянистее на вкус. Передо мной стояла полная глубокая тарелка угрей, и есть их было райское блаженство, зато каждому, кто потом встретился бы со мной в закрытом помещении и даже на свежем воздухе, это сулило муки ада.
— Угри замечательные, — сказал я. — А вино — не знаю. Еще не распробовал. Хочешь угрей?
— Пожалуй, возьму одну порцию, — ответил Билл. — Выпей вина. Может, понравится.
— Еще один большой кувшин, — сказал я официанту.
— Сейчас, дон Эрнесто. Я уже приготовил.
К нашему столику подошел хозяин.
— Не желаете ли бифштекс? — спросил он. — У нас сегодня отличные бифштексы.
— Приберегите их к обеду. А нет ли спаржи?
— Отличная спаржа. Из Аранхуэса.
— Завтра нам предстоит коррида в Аранхуэсе, — сказал я.
— Как поживает Антонио?
— Очень хорошо. Он выехал из Севильи вчера вечером. А мы сегодня утром.
— Как было в Севилье?
— Так себе. Быки дрянные.
— Вы будете здесь ужинать с Антонио?
— Вряд ли.
— На всякий случай я оставлю для вас отдельный кабинет. В прошлый раз все были довольны?
— Очень.
— Желаю удачи в Аранхуэсе.
— Спасибо, — сказал я.
В Аранхуэсе нас ждали одни неудачи, но у меня не было никаких дурных предчувствий.
Накануне, в то время, когда Антонио выступал в Севилье, Луис Мигель вместе с Антонио Бьенвенида и Хаиме Остосом выступал в Толедо. Все билеты были проданы. Самые дорогие места заняла публика, приехавшая из Мадрида, много собралось друзей и поклонников Луиса Мигеля. День выдался пасмурный, дождливый, быки были крупные, более или менее храбрые, но с подпиленными, как утверждали очевидцы, рогами. Луис Мигель хорошо работал с первым быком, со вторым еще лучше. За отличную работу с этим быком он отрезал одно бычье ухо, и если бы он удачнее всадил шпагу, ему досталось бы и второе.
Я очень жалел, что мне не довелось видеть выступление Луиса Мигеля, тем более что и назавтра мы не могли попасть в Гренаду на бой быков с его участием. Таково уж было расписание коррид, но я знал, что вскоре положение изменится. Я запасся списком всех объявленных выступлений и Луиса Мигеля и Антонио, из которого явствовало, что в ближайшее время им предстояло выступать в тех же городах и в тех же фериях. Мало того — им предстояло выступать в одни и те же дни и, значит, соперничать друг с другом. А пока что я следил за успехами Мигеля, насколько это было возможно, по рассказам тех зрителей, чьим суждениям я доверял.
В Аранхуэсе 30 мая стояла хорошая для боя быков погода. Дождь кончился, и солнце пригревало свежевымытый город. Деревья зеленели, мощеные улицы еще не успели покрыться пылью. Понаехало много крестьян из окрестных деревень — они разгуливали по городу в черных куртках и серых штанах из жесткой полосатой материи — и довольно много мадридцев. Мы уселись на террасе старомодного кафе в тени деревьев, смотрели на реку, на катера и лодки. Река потемнела и вздулась от дождя.
Потом наши гости отправились осматривать королевский парк на берегу реки, а мы с Биллом пошли через мост к старому отелю «Делисиас» повидаться с Антонио и взять билеты у его служителя Мигелильо. Я заплатил Мигелильо за четыре билета в первом ряду, сказал молодому испанцу, который подрядился написать серию очерков об Антонио для мадридской газеты, чтобы он не приставал сейчас к Антонио, а дал ему отдохнуть, причем объяснил, почему это нужно, потом подошел к кровати поговорить с Антонио, намереваясь уйти как можно скорей и тем подать хороший пример другим.
— Вы поедете прямо в Гренаду или переночуете где-нибудь? — спросил Антонио.
— Я думаю ночевать в Мансанаресе.
— В Байлене лучше, — сказал он. — Хочешь, я поведу вашу машину до Байлена, там мы пообедаем, а по дороге поболтаем. Потом я пересяду в «мерседес» и буду спать до самой Гренады.
— Где мы встретимся?
— Здесь, после боя.
— Ладно, — сказал я. — До скорого.
Он улыбнулся, и я понял, что чувствует он себя хорошо и очень уверенно.
Я убедил Марино Гомеса Сантоса, юного корреспондента «Пуэбло», уйти вместе с нами. Мигелильо устанавливал портативное церковное оборудование. Он поставил лампаду и образ божьей матери на туалетном столике подле прислоненного к стене массивного кожаного футляра со шпагами.