Опасности диких стран

Павел Петерсен и Густав уже с неделю тому назад уехали на остров Лоппен на птичью охоту. Ильда оставалась одна дома, и Клаус Горнеманн, возвратившись с Кильписа, согласился побыть в гаарде в качестве ее защитника до приезда молодых людей с охоты. Ильда сейчас же велела принести кресло своего отца; быстро появились красивая трубка и голландский табак; также живо поспел под искусными руками Ильды и кофе. Сидя между седовласым защитником и длиннокосой белокурой защитницей, Генрих должен был рассказать им всю свою жизнь и занятия в Бальсфиорде. Взамен ему сообщались события, совершившиеся в гаарде Эренес во время его отсутствия.

Стуре осведомился о Гельгештаде и услышал, что его ждут со дня на день. Третьего дня вернулся из Бергена один из соседей и привез известие о чрезвычайно высоких ценах на рыбу, а также, что обе яхты Гельгештада могут прийти с часу на час, так как они стояли в бухте уже совершенно готовые к отплытию, когда он уехал.

Это были хорошие, утешительные известия для молодого поселенца. Он сидел, улыбаясь, в кресле своего покровителя и его осенил расчетливый дух этого последнего; на скорую руку вычислил он высокие барыши от продажи рыбы, и в глубине души у него мелькала надежда на дальнейшую удачу!

Сперва он только мельком спросил о Густаве, Петерсене и их путешествии, он был рад тому, что в гаарде не было коварного писца: теперь он подробнее осведомился о них. Скалистый берег Лоппен принадлежал Гельгештаду: там были гнезда бесчисленных птичьих стай, и их перья приносили значительный доход на осенних ярмарках в Бергене. Густав снарядил шлюпку, чтобы собрать нынешний запас перьев, а Петерсен вызвался его сопровождать.

— Значит, я выбрал удачное время, — воскликнул Стуре, — и останусь до тех пор, пока яхта господина Гельгештада не будет стоять на якоре у амбара. Я буду помогать всюду, где только можно оказать помощь, позабуду о своих работах в Бальсфиорде и вспомню то время, когда моя добрая защитница Ильда была моей учительницей и оказывала мне свое благоволение.

— Разве ее благоволение к вам когда-нибудь прекращалось? — улыбаясь, спросил Клаус Горнеманн. — Вы оставили здесь по себе такую хорошую память, мой добрый друг, что во всем Лингенфиорде говорят о вас с любовью и доброжелательностью.

— А что скажет Ильда? — перебил Стуре.

— Все мы о тебе скучали, Генрих, — отвечала Ильда, — а теперь, когда ты снова у нас, мы не отпустим тебя до тех пор, пока это будет возможно.

Глава восьмая

ЭГЕДЕ ВИНГЕБОРГ

Какие чудные дни проживал теперь Стуре в уединенном гаарде! На другое утро он проснулся, когда первые солнечные лучи проникли в комнату, в ту же самую, где он жил уже и прежде. Как все было опрятно, светло и приветливо, как тихо было в доме и его окрестностях; как заманчиво блестела зеленая лужайка перед домом, окаймленная молодыми березками. Долго стоял он у маленького окна, и никогда еще одинокое поселение это не казалось ему таким прекрасным. Он увидел Ильду; она выходила из дома, и почти в ту же минуту золотое дневное светило поднялось над разрозненными скалами и осветило садик, цветы и девушку, которая набожно сложила руки, подняв глаза к солнцу. Но серьезное выражение лица быстро сменилось шаловливой улыбкой, она поспешно нарвала пестрых цветов и составила из них букет. Через несколько минут она опять скрылась в доме, на лестнице послышались легкие шаги; кто-то прошел в соседнюю комнату, и когда Стуре, немного погодя, отворил дверь, он нашел на столе стакан с благоухавшим разноцветным букетом.

Он рассматривал его растроганным взором. Тут были гвоздика и резеда, темно-красные левкои и астры, а посредине пучок небесно-голубых незабудок. Он нагнулся к ним и жадно вдыхал их аромат. Потом весело сошел с лестницы, решившись оправдать дружбу девушки, заслужить всеобщее уважение страны.

Пять раз всходило солнце, чередуясь с вернувшейся короткой ночью, так как был уже август; но дни стояли еще теплые, как летом, а когда над фиордом расстилался мрак, над темной вершиной Кильписа поднимался месяц и освещал своими серебряными лучами черную морскую бухту.

В такой прекрасный теплый вечер Генрих плыл с Ильдой по фиорду в маленькой лодке. Они направлялись к страшной пучине, где вода образовала водоворот, терявшийся в расселине скалы. Глухие стоны вырывались из пещеры, то росли и слышались, как раскаты грома, то ослабевали до легкого журчания, перемешанного с нежными, жалобными звуками. Всюду царствовала безмолвная тишина, только таинственный свет месяца обливал скалы, стоявшие здесь уже целые тысячелетия.

Генрих положил весла, сел возле Ильды, и оба они внимали чудным звукам, долетавшим до их слуха.

— Я припоминаю, — сказал, наконец, Генрих, — что слышал когда-то сказание об этой пещере. Кажется, там стонет и плачет несчастная морская царевна?

— Да, прекрасная фея, которая путешествует в несокрушимых цепях, — отвечала Ильда.