Опасные мысли. Мемуары из русской жизни

На следующий день, когда члены группы вышли из дома Турчина на очередную пресс-конференцию, к нам подбежали два человека и попытались схватить меня. Женщины — Мальва, Люда, Лида — заблокировали их и, помня наставление Солженицына в «Архипелаге», закричали: «Помогите! Помогите!» — привлекая внимание прохожих. Прохожие не привлекались. Я наскоро объяснил, что хотел бы объявить на пресс-конференции. Тут новые гебисты налетели со всех сторон, вырвали меня, втолкнули в машину и, дав газ, увезли.

Они доставили меня в Московскую прокуратуру, к тому самому прокурору Тихонову, что вел обыск. Он формально объявил, что я буду допрошен как свидетель по делу о «Хронике текущих событий».

Всегда так делали: человека, чью судьбу давно уже решили, допрашивали сперва как свидетеля по чьему-нибудь делу, потом — как подозреваемого по собственному делу и лишь после этого — как обвиняемого, в надежде, что в роли «свидетеля» человек, глядишь, наговорит на себя. По закону обвиняемый имеет право отказываться давать показания, свидетель — нет. Наказание свидетелю за отказ — не ахти какое, но следователи обманывают новичков, стращая сроками.

Тихонов допрашивал меня о конфискованных на обыске конкретных бумагах (среди которых не было ни одного выпуска «Хроники»!), я отвечал однообразно, что, преследуя людей за их убеждения и за передачу информации о нарушениях прав человека, прокуратура нарушает Хельсинкские соглашения, подписанные советским правительством.

Прокурор Тихонов был, конечно, всего лишь пешкой. Допросив без энтузиазма, он позвонил куда следует: что, мол, делать с Орловым? Очевидно, приказали пока отпустить, и он сам повел меня на улицу. На ходу поинтересовался моим мнением о разделении или объединении властей — законодательной, исполнительной и судебной.

— Объединение этих функций, — сказал он, — позволяет быстрее добиваться поставленных целей.

— Методы, однако, важнее целей, — заметил я.

— Бы хотите сказать, что методы могут погубить цели? — спросил он, удивив меня некоторым пониманием проблемы.

В тот же день, 5 января 1977 года, объявила о начале своей работы комиссия Александра Подрабинека. Рабочая комиссия по расследованию использования психиатрии в политических целях возникла вначале как ветвь Хельсинкской группы. Экспертизы Комиссии проводились на очень высоком медицинском и юридическом уровне. Создать такую группу — в такой момент!

8 января в вагоне московского метро произошел взрыв. ТАСС объявил о гибели людей. Советский журналист Виктор Луи, открыто связанный с КГБ, тут же передал на Запад, что взрывчатку подложили диссиденты и националисты. Прошли слухи о взрывах в магазинах. В интервью журналистам я высказал мнение, что все это провокация КГБ. Я сравнивал взрывы в Москве с поджогом рейхстага в Берлине в 1933, который был использован нацистами против коммунистов. КГБ, объяснял я, хочет использовать взрывы для разгрома диссидентского движения. Через несколько дней на специальной пресс-конференции в моей квартире все Хельсинкские группы СССР, а также другие правозащитные организации, выпустили совместное заявление, осуждающее терроризм и вероятную причастность к нему КГБ. Еще через несколько дней секретарь нашей группы «Международной амнистии» Владимир Альбрехт уже допрашивался по делу о взрыве. Однако, когда допрашивали меня еще два раза как «свидетеля», разговора о взрывах не было. Только автомашины без опознавательных номеров теперь постоянно сопровождали меня на улицах.

В промежутке между этими допросами умер мой старый учитель, профессор Берестецкий.

Я был отрезан от научного сообщества и не знал об этой смерти, пока его жена, Ольга Артемьевна, не попросила меня через Евгения Куприяновича Тарасова прийти на открытую для публики официальную панихиду в ИТЭФ. Лев Окунь провел меня туда. Вечером на панихиде домашней я сказал Ольге Артемьевне, что моральный пример Владимира Борисовича сыграл огромную роль в моей жизни. Она обняла меня и заплакала.

В день похорон друзья, работавшие в издательстве (дочь Льва Окуня и др.), сообщили мне, что в «Литературной газете» против меня готовится статья, что ее носили в Центральный комитет КПСС на проверку, поправляли, снова носили в ЦК, снова поправляли — и так много раз. 2 февраля статья наконец вышла — очень примитивная клевета: Орлов оставил своих детей без поддержки, а Александр Гинзбург подкупил пресвитеров-пятидесятников, чтоб они присылали ему ложную информацию о преследованиях. В этот же день после обеда Валентин Турчин сообщил мне, что к нему приходил человек и просил передать, что на следующий день меня арестуют. Я не стал уточнять подробности. Мне давно было видно самому, что они готовят арест.

— В сталинские времена, — сказала Валя, — люди уезжали на время, а потом арест иногда отменялся. Может быть, и тебе попробовать? Ты можешь переждать у моего брата, его не заподозрят.