Опасные мысли. Мемуары из русской жизни

Они работали со мной в одиночку или парами, по одному и тому же образцу. Следователь диктовал формальный вопрос, я диктовал формальный ответ, он записывал. Если в его записях были хоть незначительные искажения по сравнению с моими, я твердо отказывался подписывать страницу. Первые шесть месяцев я во многих случаях давал ответы «Не помню» или «Ваш вопрос наводящий», или «Я не отвечаю на вопросы о других людях». Я никогда не называл фамилий и за исключением очень специальных случаев (например, человек уже не проживал в СССР), не подтверждал эпизодов, имеющих отношение к другим. Следователи долго и безуспешно атаковали этот подход.

— Вы утверждаете, что ваша деятельность и деятельность вашей группы является открытой, но одновременно утаиваете от следствия факты, не отвечаете на прямо поставленные вопросы. Объясните ваши действия.

— Потому что, — диктовал я, — КГБ любой мой ответ, данный в оправдание других людей, будет использовать против них и меня. Если я дам объяснение и покажу законность чьих-либо действий, вы просто напишете в их приговорах, что я признал и подтвердил совершение ими «противозаконных акций». Вы ведете не следствие, а расправу.

Нередко я диктовал гораздо более длинные ответы, с большим числом подчиненных предложений, встроенных друг в друга, но потом приходилось подсчитывать грамматические ошибки следователя — от десяти до пятнадцати на страницу в случае Юрия Сергеевича Яковлева.

— Социализм держится на плечах КГБ, на наших плечах! — воскликнул однажды обиженный Яковлев.

Прост Юрий Сергеевич, а попал в точку.

— Это отчетливо видно, — соглашался я. — Чем ближе к коммунизму, тем больше штаты КГБ. На чем же еще держаться социализму?

Впрочем, я избегал неформальных дискуссий.

В ответах я никогда не упускал случая указать следователям и КГБ в целом на нарушение ими законов и интересов того самого государства, которое они представляли. Кроме того, я курил. Один из следователей сказал мне как-то, что он не курит. До того момента и я в тюрьме не курил, но после этого начал.

— Почему? — спросил он, закашлявшись.

— Чтобы отравить вас.

После шести месяцев всего этого я решил, что говорить больше не о чем, и, записав вопрос, неважно какой, отвечал просто: «Смотри ответ на предыдущий вопрос». В ответе же на самый первый вопрос значилось: «Я отказываюсь отвечать». Множество страниц моего 58-томного дела построены по этому алгоритму. Пятьдесят восемь томов возникли элементарно. Яковлев заполнял их макулатурой: кипа пустых бланков нашей группы могла, например, составить том, другая кипа — другой том.

Когда еще через четыре месяца начались допросы по делу Щаранского, мне пришлось опять поменять алгоритм в расчете разговорить самого следователя и получить важную информацию. Я отвечал на вопросы по этому делу. Надо было понять, как именно хочет КГБ использовать это грубо фальсифицированное дело Щаранского против группы, и попытаться отвести удар и от группы, и от него. Одно из обвинений в адрес Щаранского и одновременно группы состояло в том, что он якобы использовал группу и правозащитную деятельность вообще в качестве ширмы для шпионажа. Конечно, сами они не верили в это обвинение ни секунды.

— Не передавал ли каким-либо образом Щаранский шпионскую информацию иностранцам на ваших пресс-конференциях? — спрашивал меня следователь и наглядно показывал, каким именно образом это можно было сделать.

Я отвечал, что никто конкретно не передавал документы из рук в руки, они просто лежали на столах.

— Кто и как раскладывал их, кто и как брал ваши документы?

— Я сам раскладывал. Брал кто хотел.

И так далее.

Но когда ты уже влез в режим неотказа от ответов, тренированный следователь может сформулировать такие вопросы, на которые опасно селективно отвечать молчанием! И ты чувствуешь, что гуляешь по острию бритвы. Когда закончились эти вязкие вечерние допросы, я был на пределе своих физических сил.

Допросы по моему собственному делу проводились в это время так, как будто следствие уже доказало «измену родине». А именно, что я использовал Хельсинкскую группу в качестве ширмы для «помощи иностранным государствам в проведении враждебной деятельности против СССР». Статья 64.

— Сознаете ли вы всю тяжесть содеянных вами преступлений?

— Смотри ответ на предыдущий вопрос.

— Готовы ли вы искупить свою вину перед советским государством и советским народом?

— Смотри предыдущий ответ.

— Вы все смеетесь, Орлов, — предупредил Яковлев. — А дело об измене, 64-я статья, вот здесь, в этой папке.

В качестве «доказательства» фигурировало письмо ко мне Данте Фассела, председателя Комиссии по безопасности и сотрудничеству при Конгрессе США, идею которой выдвинула после поездки в Москву Милисент Фенвик и которая была создана в мае 1976. Фассел писал, что делегации Комиссии было отказано в советских визах, что они хотели бы встретиться со мной, но не могут, и что он желает мне всяческих успехов. Это пожелание успехов интерпретировалось КГБ, как «инструкция». Я интерпретировал их интерпретацию как запугивание, но не исключал и худшего. Для КГБ все возможно.