Опасные пассажиры поезда 123

Он планировал вывести ее из равновесия неуместным ответом. Но, еще не закончив фразу, внезапно осознал ее двусмысленность и понял, что она поймет его слова превратно.

– Я не верю в брак, – сказала она. – А если бы и верила, то скорее спуталась бы не знаю с кем, чем вышла бы замуж за копа.

Он повернулся к ней и прислонился спиной к камину:

– Я вовсе не о браке. Я имел в виду твое имя. Диди – это чересчур кокетливо, легкомысленно для революционерки. У революционеров должны быть серьезные имена. Сталин – это же от слова «сталь». Ленин, Мао, Че – все это жесткие, диалектические имена.

– А как насчет Тито?

Он засмеялся.

– Один-ноль в твою пользу. Между прочим, я до сих пор не знаю твоего настоящего имени.

– Какая разница? – бросила она. Затем, пожав плечами, с вызовом сказала: – Допустим, Дорис. Ненавижу это имя.

Помимо своего имени, Диди ненавидела правительство, политиков, доминирование мужчин, войну, бедность, полицейских, а больше всего – своего отца, преуспевающего финансиста, который с детства носил ее на руках и был готов дать ей все: от отцовской любви до обучения в одном из университетов «Лиги плюща». Он почти – хотя и не до конца – сочувствовал даже ее нынешним взглядам, но теперь она, к его величайшему огорчению, принимала от него деньги лишь в случае крайней нужды. Тому тоже многое во взглядах Диди казалось не таким уж неправильным, но ее непоследовательность иногда раздражала его. Черт возьми, ненавидишь отца – так не бери у него денег, ненавидишь копов – так не спи с одним из них!

Ее щеки горели, она казалась очень хорошенькой и совсем беззащитной.

– Ну ладно, что я натворил на этот раз? – спросил он мягко.

– Не прикидывайся невинной овечкой. Двое моих друзей были там и все видели. Ты избил безобидного черного парня.

– Ах вот оно что! Вот, значит, в чем моя вина?

– Мои друзья были там, на Сент-Маркс-сквер, и они мне все рассказали. Меньше чем через полчаса после того, как ты покинул мой дом – мою постель, ублюдок, – ты вновь взялся за старое: до полусмерти избил чернокожего, который не делал абсолютно ничего дурного.

– Не делал ничего дурного? Это не совсем так.

– Да, я знаю, он мочился на улице. Это что – серьезное преступление?

– Он не просто мочился на улице. Он мочился на женщину.

– На белую женщину?

– Какая разница, какой у нее был цвет кожи? В любом случае, она не хотела, чтобы на нее мочились. И не говори мне, что это символический политический акт: это был тупой злобный ублюдок, и он мочился на живого человека.

– И поэтому ты избил его до полусмерти!

– С чего ты взяла?

– Не пытайся это отрицать. Мои друзья все видели, а уж они-то способны безошибочно определить жестокость полиции.

– И как же они описывают случившееся?

– Ты думаешь, я ничего не понимаю? Ничто не вызывает у белого расиста большей ярости, чем вид черного пениса! Это же универсальная угроза – вы все боитесь, что у черных он более мощный, чем у вас!

– Вообще-то он не выглядел особенно мощным. Скорее наоборот: маленький и весь сморщенный от холода.

– Неважно!

– Послушай, – терпеливо сказал Том. – Тебя ведь там не было. Сама ты не видела, что произошло.

– Мои друзья видели.

– Ладно. А твои друзья видели, как он угрожал мне ножом?

Она посмотрела на него с презрением:

– Именно такого ответа я от тебя и ожидала.

– Значит, этого твои друзья не видели? Но они там были, верно? Я тоже там был. Я увидел, что происходит, и вмешался…

– По какому праву?

– Я полицейский, – ответил он, все более раздражаясь. – Я получаю деньги за то, чтобы поддерживать порядок. Можешь назвать меня представителем репрессивных органов. Пусть так. Но разве это репрессия – не позволить человеку мочиться на другого человека? Права этого мерзавца никак не нарушались – нарушались права женщины. Конституция гарантирует каждому право не быть обоссанным. Поэтому я и вмешался. Вмешался именем Конституции.

– Ты, кажется, еще и острить пытаешься по этому поводу?

– Я оттолкнул его от женщины и велел ему застегнуться и убираться к черту. Он застегнулся, однако не убрался. Вместо этого он достал нож и пошел на меня.

– И ты ударил его?

– Я его толкнул. Даже не толкнул – отпихнул слегка, чтобы он остыл.

– Ага. Типичное злоупотребление силой.

– Это он злоупотребил силой. Он пошел на меня с ножом. Да, я отнял у него нож и при этом сломал ему запястье.

– Сломать человеку запястье! Это ли не злоупотребление силой? Ты что, не мог отобрать у него нож, не ломая ему запястья?

– Он не хотел его отдавать и пытался ударить меня. Да, я сломал ему запястье. Наверное, надо было позволить ему воткнуть в меня нож, но на такое я пока не готов – даже во имя укрепления взаимопонимания между полицией и цветным населением.

Она молчала, нахмурившись.

– И даже, – не удержался он, – ради моей девочки с ее доморощенными радикальными идеями.

– Пошел к черту! – с невероятной скоростью она кинулась на него через всю комнату. – Убирайся! Исчезни, чертов коп! Коп!