Опасный беглец. Пламя гнева

Эдвард вновь разложил свои документы. Он напишет о том, что делается в колониях. Это будет письмо, адресованное всему миру. Он напишет книгу.

Глава тридцать первая

ЭВЕРДИНА

Не приветливый город Антверпен, — ни одного друга или знакомого, сердитый хозяин гостиницы, проливной дождь.

Девятый день вся семья Деккеров сидела в номере, на увязанных чемоданах, и не могла двинуться дальше.

В деревне один старый знакомый Эдварда по колониям случайно заехал переночевать на тот же постоялый двор, где третий месяц томился без денег Эдвард с семьёй. Эдвард взял у приятеля сто гульденов в долг — он не решился взять больше. Этого хватило как раз на то, чтобы заплатить долг хозяину постоялого двора и переехать в Антверпен. Здесь они снова сидели без денег. Потеряв терпение, хозяин гостиницы запретил слугам подавать Деккерам в номер еду. Он не разрешил им выносить свои вещи за пределы гостиницы. Эдвард не мог продать своего чемодана, чтобы купить детям хлеба и кипятку.

Эвердина уже готова была поехать с детьми в Гаагу к Генриетте, а Эдварда оставить в номере с вещами, как залог того, что деньги будут уплачены. Но у них уже не было денег на билеты до Гааги.

Несколько последних дней Эвердина лежала неподвижно в постели; что-то словно окаменело у ней в лице.

Настало ещё одно утро; Эвердина поднялась, наконец, и начала решительно одевать детей.

— Я еду в Гаагу, — сказала Эвердина.

— А билеты? — спросил Эдвард.

Эвердина ничего не ответила. Она достала из чемодана своё последнее шерстяное платье, принарядила детей. Она лихорадочно суетилась.

— У тебя нет денег на билет, дорогая, — осторожно сказал Эдвард.

Эвердина снова промолчала. Она продолжала суетиться с той же напряжённой торопливостью в движениях. Эдвард смотрел на неё с грустью. В первый раз за все годы Эвердина предпринимала что-то одна, на свой страх, не поделившись с ним.

Пароход уходил в два часа дня. Семья разлучалась. Эвердина с маленьким Эдвардом и маленькой Эвердиной уезжали. Эдвард большой оставался в номере, залогом для хозяина.

День был свежий и бессолнечный. Эвердина села с детьми на палубе. Она взяла у няньки девочку. Не отрываясь, она глядела на сумрачную воду.

— Ваши билеты? — подошёл к ней контролёр.

Не поворачивая лица, Эвердина достала свою дорожную сумку. Она раскрыла сумку, и лицо её выразило удивление. Она порылась в ней и испуганно вскочила.

— Я потеряла билеты! — сказал Эвердина.

— Придётся, мефрау, купить другие, — вежливо сказал контролёр.

Маленькая Эвердина испуганно заплакала.

— У меня пропало всё, — сказала Эвердина, — билеты, деньги, всё. У меня выпал кошелёк из сумки!

На них смотрели. Бледная дама с двумя детьми, необыкновенная коричневая нянька в широкой узорчатой юбке… Ни билетов, ни денег…

Контролёр колебался. Дама была прилично одета.

— Я пойду к капитану, — сказал контролёр.

Пассажиры смотрели с любопытством: высадят на берег эту даму с двумя детьми или не высадят?

— Если мефрау обещает заплатить за билеты в Роттердаме, можно оставить, — распорядился капитан.

— Я заплачу, — сказала Эвердина.

Она не спустилась вниз, в каюту. Она осталась с детьми на палубе, под холодным ветром.

В Роттердаме у Эвердины не было никого: ни родных, ни знакомых. Случайно она помнила название одного трактира — «Серебряная сельдь». Эдвард как-то останавливался в «Серебряной сельди» и очень хвалил хозяина.

Берега Голландии поворачивались перед нею, каналы в низких оградах, тучные зелёные луга, кирпичные мельницы с тёмными, медленно машущими крыльями…

— Мама, отчего здесь пальмы такие некрасивые, неровные, мохнатые? — спрашивал маленький Эдвард.

— Это не пальмы, Эду, это сосны, — отвечала Эвердина.

Они и к вечеру не спустились вниз, в каюту. Все остались до утра на палубе. Эвердина укутала детей.

«Что с ними будет в Роттердаме? И как они из Роттердама доберутся до Гааги?..»

Ветер дул с моря непрерывной настойчивой струёй, продувал насквозь мантилью и платье, студил открытую голову.

У Генриетты в Гааге, должно быть, покойный, богато убранный дом, с гостиной, с дубовой столовой, с высоким голландским изразцовым камином, с половиками у входа. И паркетные шашечные полы натёрты так, как умеют натирать только в Голландии; и горничная у парадной двери просит приходящих вытирать ноги, потому что в доме чисто, как только может быть чисто в голландском доме…

И у них с Эдвардом был на Яве свой спокойный дом, они мирно жили и помогали всякому, кто приходил к ним за помощью, и делали людям много добра. Эдвард был безумен. Разве яванцам легче стало от того, что они так скитаются сейчас?..

— Мама, отчего здесь так холодно? — плакал маленький Эду.

— Здесь север, детка.

— Мама, накрой меня ещё чем-нибудь. Мне холодно, мама!

Эвердина сняла свою лёгкую шёлковую мантилью и прикрыла ею мальчика.

Эдвард безумен! Он не подумал о собственных детях. Чужое несчастье было ему ближе своего.

Сердце Эвердины ожесточалось против Эдварда.

* * *

Хозяин «Серебряной сельди» очень удивился, когда увидел незнакомую бледную даму без шляпы с двумя детьми и няньку цвета медового пряника.