Опер печального образа

Впервые Ане показалось, что однокомнатная квартирка слишком мала для семьи из двух человек. Она включила утюг, потом воду в ванной, вышла с тряпкой в коридор… Когда навстречу попался Михаил, вспомнила про утюг, про воду, про картошку. Но скоро Аня заметила, что никто за ней не ходит, не пытается заговорить, даже случайно не попадается ей навстречу.

Она вошла в комнату, выглянула на лоджию… Квартира оказалась не такой уж и маленькой. Михаил на кухне чистил картошку. Вернее, он следил за тем, чтобы картофельная кожурка, выползавшая из-под его ножа, спирально удлинялась, но не рвалась раньше времени.

– Подвинься, Медвежонок.

– А! Это ты, Ежик…

– Так чистят картошку не на ужин этого дня, – заметила Аня, – а на завтрак следующего.

В ее руке быстро задвигался маленький ножик, торопливый, как из детского рассказа. Короткие очистки непрерывно шлепались в мусорный пакет. Но очищенная картофелина из рук Михаила уже булькала, и он принимался за следующую, Аня же только еще выковыривала глазки. Опять она пыталась его обогнать, «обчистить», но на какие-то два пятнышка он все равно опережал Аню, умудряясь не сломать длинную картофельную спираль.

– Это просто Микула Селянинович какой-то! – Анина картошка плюхнулась в кастрюлю, обрызгав обоих супругов. – Еле тащится, а не догнать!

– Так ты меня обогнать хочешь? – догадался Михаил. – Так бы и сказала! Зачем брызгаться?

– Слушай, так ведь ты же пьян! – Аня тоже догадалась. – Это вообще нечестно. Братцы, так он же пьян! А я пытаюсь с ним соревноваться.

– «Я пьян, потому что вселенную выпил…», – сказал, улыбаясь, Михаил. – «…Я – глотка Парижа…» Ты знаешь такие стихи? Хотя откуда? Ведь у тебя же высшее филологическое…

– Ты – не глотка Парижа, Корнилов. Ты – хитрая морда Японии.

– Хотелось бы знать почему? Кажется, картошки хватит… Так почему?

– Потому что ты это продуманно сделал. Эффект неожиданности и все такое прочее. Ты все вычислил, опер.

– Не называй меня опером, это неправильно. Это Санчук опер.

– А чьи это стихи?

– Не помню. Кто-то из французов, очевидно.

– Врешь, Корнилов. Это тоже твоя тонкая психологическая, «домашняя» заготовка.

– А где у нас мамина капуста? Я по поводу домашних заготовок… Это Аполлинер, вообще-то.

– Что Аполлинер? – не поняла Аня.

– Ты же спрашивала: чьи стихи? – удивился Михаил. – Аполлинера…

– Слушай, Корнилов, ты водки купил? А то я тебя не догоняю ни в картошке, ни в стихах. Надо выпить штрафную.

– Конечно, – аскетическое лицо Корнилова расплылось в довольной улыбке.

– Признавайся! – грозным голосом повелела ему Аня. – Ты все так и задумал? Все по задуманному случилось?

– Все по писаному…

«День рождался среди умирающих звезд», – сказано дальше у Аполлинера в «Вандемьере». На следующее утро Аня проводила мужа на работу и обложилась телефонами. Она звонила по междугородному, городскому и мобильному. Всем она говорила приблизительно одно и то же, а через пару звонков заметила, что повторяется почти слово в слово. Отзвонившись-отстрелявшись родителям, родственникам и знакомым, Аня, наконец, набрала номер Ольги Владимировны. Все они были на ее свадьбе, но только Оле она хотела рассказать про убийство Люды Синявиной.

Часто подростки, особенно поздние дети, мечтают о молодых, красивых, сильных, современных родителях. Став взрослее, приобретя достаточный багаж печального опыта, они понимают, что лучшими родителями для себя были бы они сами. Американцы сняли на эту тему несколько сентиментальных комедий, вот только не додумались, что хорошо было бы, раздвоившись во времени, себя самого усыновить.

Ольга Владимировна Москаленко была для Ани такой вот мамой из подростковой мечты, которая осуществилась почему-то с многолетним опозданием. Ольга Владимировна, просто Оля, была красива, стройна, причем гармонично сочетала в себе нужную худобу с необходимой женственностью. Регулярно посещала бассейн, шейпинг и тренажерный зал. Работала менеджером в фирме своего мужа. По городу передвигалась на новом «Фольксваген-Гольфе». Она вполне могла быть Аниной мамой, родив ее сразу после окончания школы.

С другой стороны, Ольга Владимировна после того памятного происшествия в пригородном санатории стала ангелом-хранителем Ани. Причем обе хорошо сознавали эту сторону взаимоотношений и прилежно, даже с удовольствием, выполняли эти обязанности. Хотя не отдавали себе отчета, кто подобные обязанности на них наложил.

Внешне это выглядело, как щебетание подружек в кафе, ресторанчике, бассейне, бане. Но откуда-то и у младшей, и у старшей было полное осознание некой ответственности в отношении друг друга.