Операция «Анастасия»

За прошедший после ее возвращения месяц, Настя успела разыскать в букинистическом томик китайской пейзажной лирики в издании Московского университета и действительно открыла для себя неповторимый, утонченно-поэтический мир.

Эти пронзительные дымчато-воздушные стихи да резкая фотография в злополучной газете — вот и все, что осталось теперь от той волшебной сказки, в которой она наивной своей душою намеревалась жить. Долго-долго. Счастливо-счастливо. Словно спящая красавица, укрывшаяся во сне от унылой и безрадостной жизни.

За окном, в гулком сумраке огромного двора, вдохновленные темнотой и безлюдьем хмельные девичьи голоса дружно взвизгнули:

— Плачет девочка в автомате, прячась в зябкое пальтецо! Все в слезах и губной помаде перепачканное лицо!..

Настя плакала. Тяжелые жгучие слезы катились в темноте по ее запрокинутому лицу. Тонкие пальцы бессильно сжимали край одеяла.

Она давно уже была не девочка, а взрослая самостоятельная женщина. Мать. Но плакала, как дитя, от невозможности снова стать прежней, беззаботной и смешливой девчонкой, которую и свои и чужие ласково величали или сестрицей Аленушкой, или Варварой-красой длинной косой…

Дождь за окном понемногу утих, и слезы на раскрасневшихся щеках Насти тоже высохли. Конечно, она сумеет все забыть. Она же не девчонка. Она взрослая. Она сильная. Просто всякая сказка — обман, как поется в песне. И замков воздушных у нее больше не будет. Ничего не будет. Никогда.

И только этих строк она не сумеет забыть. И будет повторять их в своем сердце год за годом. Так же тихо, как шептала сейчас, засыпая:

А кто-то под грушей играет на флейте,

напевы — белее снегов,чище ветров,светлее луны —из далеких веков…

8

Человек стоял у окна и смотрел на площадь.

Это был невысокий плотный мужчина, лет шестидесяти с небольшим — чеканно мужественное лицо, цепкий взгляд стальных полуприщуренных глаз, жидкая седина, аккуратно зачесанная на большую розоватую лысину; человек того особого государственного склада, каких в недавнем прошлом можно было увидеть по торжественным дням на трибуне Мавзолея, а по обычным — в президиуме совещания какого-нибудь партхозактива. Но, в отличие от других именитых «рулевых», человек этот без крайней необходимости на людях почти не появлялся, и уж тем более никогда не позировал перед вездесущими объективами фото- и телекамер. Такая у них работа, у бойцов невидимого фронта, среди которых был мужчина с сединой отнюдь не последний командир.

Внизу, сопливо хлюпая в жидком киселе декабрьской оттепели, бесконечные потоки машин огибали занесенную ноздреватым влажным снегом большую круглую клумбу в центре площади.

Когда-то здесь красовался памятник. Высокий, в три человеческих роста стройный мужчина с острой бородкой, в длиннополой офицерской шинели. Из года в год, как железный часовой, стоял он на страже интересов любимой родины. Единственный в Москве монумент, к которому не возлагала цветов прогрессивная общественность. Потому что не было к нему ни подземного, ни пешеходного переходов. Цветы к памятнику возлагали — по обыкновению ночью — специальные группы товарищей. Равно как и чистили великана от неизбежного в городе голубиного помета.

Так стоял он, казалось, непоколебимо не один десяток лет. Но однажды, взбудораженной августовской ночью, под свист и улюлюкание собравшейся на площади огромной толпы, на шею железному стражу революции накинули свитую из железного же троса отнюдь не символическую петлю и на стреле автокрана запросто вздернули с высокой круглой тумбы его постамента. А потом и вовсе зашвырнули куда-то на задворки…

Человек у окна хорошо помнил те недавние, незабываемо смятенные дни, которые он, укрывшись на подмосковной даче, пережил не без труда, ежечасно глотая сердечные капли… Сколько тогда полетело голов! Сколько звезд! А кто-то и сам полетел. Из окна. Бывает же такое.

А он уцелел. И даже звезд по необъяснимой иронии судьбы у него на плечах поприбавилось. Впрочем, ничего в этом не было необъяснимого. Просто в какую бы сторону ни качнулся в очередной раз наш непутевый и бесшабашный народ, ему неизбежно понадобятся те, кто будет железно стоять на страже его, народных, интересов.

Глядя на занесенную снегом клумбу, человек невольно вспоминал, что еще недавно на ней возвышалось то, что осталось от памятника — пустая бестолковая тумба, на которую разные массовики-затейники время от времени пытались водрузить то вновь обретенный трехцветный флаг российской державы, то вовсе уж неуместный деревянный крест. Лазили. Крушили пудовым молотом сделанное на века основание из кровавого гранита… К счастью, новые столичные власти вовремя положили этому безобразию конец. А то ведь в самом деле перед заграницей бывало стыдно.