Операция «КЛОНдайк»

– Слушай пока говорю, потом свое скажешь… – и, склонившись ближе к Леониду, продолжил: – Как разрешится Есения от бремени, не кори ее за дитя, а наоборот лелей его – ведь оно часть матери, вскормленная ее кровью. Взрасти его со своими сынами…

– У меня же только один сын, – перебил его удивленный Леонид.

– Еще будут! – нетерпеливо бросил Федор, досадуя, что Леонид не дает ему договорить. – И никогда, никогда не сомневайся в Есении, потому как верная она тебе. Это я сразу увидел. Хоть и были вы с ней только одну ночку близки, но из-за нее она годы потом никого к себе не подпускала, ни один мужчина не познал ее после тебя.

– Откуда ты знаешь? – недоверчиво глядя на него, спросил Леонид, хотя в душе очень хотел поверить в это.

– Каждый мужчина оставляет на женщине знак, – вздохнув, пояснил Федор. – А Есения твоя – чиста…

«Как же она столько лет жила без… этого?» – подумал Леонид. Он не мог похвастать таким же целомудрием. Однако его оправдывало то, что он считал Есению погибшей, к тому же он всегда чувствовал – с кем бы он ни встречался, ни одна женщина не могла занять места Есении в его сердце. И сейчас он мог твердо сказать, что по-настоящему любил в своей жизни только ее.

– Ты почему так грустно сказал это? – спросил Леонид, заметив, что Федор после своих слов стал вдруг печальным.

– Грустно, да, – согласился Федор. – Потому как тяжело видеть, что творится вокруг. Иную женщину за теми знаками порой и не разглядишь, так густо они ее покрывают… Да и мужики-то не лучше. И беда не в том, что блудят, а в том, что любви не знают. Не знающий любви человек хуже зверя может быть. А зверь-то в нашей душеньке только через любовь и утишается, причем через любовь сердечную, душевную, а не блудную. Через чувство, а не просто через телесное деяние. Беда в том, что нынешние люди любить не умеют, потому как учить некому было, вот и пользуются только тем, что чувствует их тело, кидаются друг к другу в объятия, а и не объятия это вовсе, а токмо телесная суета, мaцание, которого для мира мало…

– Ты с таким пониманием говоришь об этом, почему же ты сам одинок? – спросил Леонид.

– Потому и одинок, что понимаю, – Федор помолчал и нехотя добавил: – Помнишь, я как-то уже говорил тебе, что была у меня женщина? – он посмотрел на Леонида.

– Помню, – кивнул тот. – Ты тогда меня еще ошарашил, сказав, что убил ее. И что между вами произошло? Чем она не подошла тебе?

– Знаешь, как говорят: «всем была хороша»? – спросил Федор. – Вот именно, что всем… то есть для каждого. А как бабу мужики начинают осаждать, то не всякая искушение вынести может. Вот и принесла однажды на себе не мой знак… А я измены не прощаю. Хоть и смотрела на меня потом, как умирающая собака, молила простить и вернуться, но не смог я себя перебороть. Видел я ее потом еще несколько раз. Вроде и не было на ней новых знаков, и замуж она не вышла, насколько я знаю, до сих пор… Но как подумаю, что она отдала тогда свое лоно другому, да еще без любви, а так, на слова купившись, так и сейчас сердце переворачивается! – у Федора даже костяшки на руках побелели, с такой силой он сжал колени руками, переживая, видимо, не утихшую с годами душевную боль.

– А ведь ты ее до сих пор любишь, – заметил Леонид. – А говорил, убил…

Федор оторопело посмотрел на него, Леонид даже почувствовал некоторое удовлетворение, что вот и он смог наконец-то чем-то озадачить Федора.

– Да, да, и не смотри на меня так, – сказал он, кивая. – Любишь ее и душа у тебя за нее болит. Говорил: «из памяти выкинул», а сам до сих пор помнишь. И не в обиде дело. Ну, обидела она тебя, так сам говоришь, что потом пыталась загладить свою вину перед тобой. Неужели у вас, офеней, нет милосердия? Почему ты не дал ей шанс доказать тебе свою любовь и верность?

– Раз оступившись, потом всю жизнь падала бы, – угрюмо буркнул Федор.

– Так ты решил ей ноги совсем повыдергивать, чтобы она вообще не ходила! – заключил Леонид, возмущенно глядя на Федора.

– Ничего я ей не сделал, – отмахнулся тот.

– Не сделал! Да если она тебя любит, так ты ее просто убил, действительно, убил! – сердито возразил Леонид. – Представь, каково жить женщине, зная, что ее любимый никогда не будет рядом и виновата в этом она сама. Да другая бы руки на себя давно наложила! А твоя еще, видимо, ждет, надеется… На твое милосердие надеется…

– Ладно, Лёньша, оставим это! Дело прошлое, так что не трави мне душу, – попросил его Федор.

– Звать-то ее как было? – поинтересовался Леонид, игнорируя его просьбу.

– Аграфена, – нехотя ответил Федор, а самого вдруг как теплым ветром обдало: память неожиданно выдала медвяный запах ее волос – она всегда мыла их густым травным настоем. «Грушенька, Грушенька, что же ты с нами содеяла…»