Операция «Престол»

Конечно, у нее за это время были романы, но те мужчины, с которыми она была близка, не шли ни в какое сравнение с Алексеем. И сходилась она с ними скорее для того, чтобы не быть одной, а, сойдясь, очень скоро начинала скучать. Да и природа требовала своего.

И теперь она находилась в довольно сложном положении.

Конечно, она могла все често рассказать Алексею о Преклонском и его задании.

А если он на самом деле был агентом НКВД? Что тогда?

А вот тогда она не только провалила бы задание, но и лишилась бы Алексея.

Если же он был тем, за кого себя выдавал, то надеяться на счастливую жизнь с ним после рассказа о себе тоже вряд ли приходолось.

И дело было не только в том, что шла война, и Алексей вряд ли бы остался в Харбине.

Куда больше ее волновало то, как он отнесется к ее незавидной роли во всей этой истории.

Но, зная Алексея, она могла догадываться, что никаких шансов у нее в таком случае не было.

Хорошо зная царившие в контрразведке, где на первом месте стояли цели, а не чувства, нравы она не сомневалась, что никто не отпустит ее.

В конце концов, она решила делать то, что ей было приказано, но пока ни о чем не докладывать.

— Ты не занешь, — спросил Алексей, — откуда пошло название Чаньчун?

— Нет, — покачала головой Наташа. — А почему ты спрашиваешь?

— В тринадцатом веке жил в Китае знаменитый монах Цю Чуцзи, получивший даосское имя Чан-чунь, что значит «вечная весна». Он прославился тем, что основал орден Драконьи Ворота и ездил к Чингисхану, который, прослышав о его строгой жизни, вызвал монаха к себе. По преданию, Чан-чунь встретился с Чингисханом и предсказал ему смерть в один год с ним, и это предсказание сбылось. Перед смертью он успел написать свою знаменитую книгу о путешествии к монголам. Вот я и подумал, что город, в который мы едем, назван его именем…

— Возможно, — ответила Наташа, мысли которой в этот момент были очень далеко от даосского монаха. — Хочешь чаю?

— Да…

Наташа быстро накрыла на стол и задала вопрос, который давно уже кркутился у нее на языке:

— Скажи, Леша, а в России сейчас можно жить нормальным людям?

Алексей ждал этого вопроса.

Коненчо, он прекрасно понимал, что Наташу ему могли подставить для очередной проверки, и она обязана будет задать ему этот вопрос.

Но если это было не так, то ничего удивительного в том, что оторванная от родины русская женщина интересуется жизнью на этой самой родине.

Его спасало то, что по большому счету ему не надо было лгать.

Да и не мог он сказать, что там все прекрасно!

Зачем бы ему тогда воевать против власти, о чем вот уже столько лет мечтал Родзаевский и все его окружение!

— Жить в СССР тяжело, — ответил он, — и не только потому, что люди живут довольно бедно. Тяжело и материально, и морально, поскольку любое слово может обернуться тюрьмой! Да и как может быть иначе, если буквально все в России, начиная от книги и заканчивая наукой, зависит от воли одного человека…

— Сталина?

— Да, Наташа, Сталина, — кивнул Алексей.

Конечно, Наташе, жившей уже почти двадцать лет в Харбине, было сложно понять, как такое могло быть.

Ведь русским эмигрантам жилось в Китае куда как привольно. Особенно до прихода в Манчжурию япоцев в 1932 году.

При отсутствии твёрдой централизованной власти в Китае русская эмиграция развивалась в условиях духовной свободы, вполне сравнимой, а в чем-то даже превосходящей степень свободы на Западе.

Сотни тысяч переселенцев, продолжавших считать себя подданными Российской империи, сами устанавливали порядки и законы на территории своего расселения, охранялись собственными вооруженными отрядами и полицией.

В казацких округах правили выборные атаманы. Все, кто видел Харбин тех лет, отмечают поразительную самобытность этого города, его стойкость, верность традициям.

Когда в самой России с революцией всё перевернулось, здесь сохранился островок, «град Китеж» русской патриархальности с её деловым и загульным размахом, сытостью, предприимчивостью и консервативной неколебимостью образа жизни.

И именно здесь сохранился практически в непркосновенности настоящий русский дух.

Китайские власти не вмешивались в русские дела. Работали все инженеры, врачи, доктора, профессора, журналисты.

Русский язык был официально признанным, врачи и юристы могли свободно практиковать, деловые люди открывали предприятия и магазины.

В гимназиях преподавание велось на русском языке по программам дореволюционной России.

Харбин оставался русским университетским городом, и молодежь в Харбине имела возможность учиться на трех университетских факультетах и в Политехническом институте.

Лучшие музыканты давали концерты в трех консерваториях, а на оперной сцене пели Мозжухин, Шаляпин, Лемешев, Петр Лещенко, Вертинский.

Кроме русской оперы действовали украинская опера и драма, театр оперетты, хор и струнный оркестр.

Студент местного политехнического института Олег Лундстрем создал здесь в 1934 году свой джаз-оркестр, до сих пор задающий тон российскому джазу.

В городе действовало около тридцати православных храмов, две церковные больницы, четыре детских приюта, три мужских и один женский монастырь.