Операция продолжается

— Человек рождается глупцом, живет плутом и умирает шутом. Кажется, я близок к последнему, а когда приходит этот срок, человек солидный пишет завещание на недвижимость и капиталы в банке. Это — глупо, наследники все промотают да еще выругают покойника, что мало нажил. Я не сделаю этой ошибки, я завещаю наследникам только мой жизненный опыт — он достаточно богат, чтобы они могли поломать над ним голову... Детство не имеет значения, юность любопытна зубрежкой, пивом и ловлей социалистов. Жизнь начинается позже. Двадцать второго июня сорок первого года я перешел границу у Бреста. Это был великолепный старт с захватывающей перспективой! К сожалению, мне не повезло, проклятые партизаны всадили мне в шею осколок мины. Лето ушло на ремонт, а в декабре я в роте пропаганды отбыл под Москву подогревать замерзающих солдат пылкими речами. Двенадцатого декабря от роты и пропаганды осталась собака Берта и я с отмороженными конечностями и осколком в левой половине зада. Я лежал в лесу и размышлял, кто кого из нас раньше съест — Берта меня или я ее? Она сбежала из-под дула пистолета, а меня случайно подобрали солдаты. Два месяца я ел и пил, лежа на животе, и узнавал санитарок по ногам. Одна была весьма недурна, и я решил, получив поместье на Дону, впоследствии пить пиво и писать научную работу «Голенобедренные признаки чистокровной арийки». Это была бы верная ученая степень, но, к сожалению, вино пахло лучше, чем чернила, и я не успел даже набросать конспектов.

Летом я наступал с танковой армией Гудериана в качестве военного корреспондента. Какие там гуси и сметана! Однако в районе Оскола русская фугаска выбросила меня из машины, и в ушах полтора месяца звонили колокола всех звонниц Кельнского собора. Контуженный, я не мог двигаться за армией и организовал себе особняк в Харькове, где, ничего не слыша, писал великолепные корреспонденции о победах нашего оружия. Позже меня по ведомству доктора Геббельса послали под Сталинград поднимать дух сопротивления. Там, в окружении, я помогал доедать румынскую кавалерию. А когда от нее остались копыта и хвосты, вывернул из своих карманов все благоприобретенное, отдал пилоту и помахал сверху героям Паулюса. Над нашей территорией нас сбил русский истребитель. Я отделался сломанным ребром и синяками. После госпиталя получил отпуск домой. Но вместо дома была груда битого кирпича, по которой вместе и порознь бродили тетя Эмма и ободранная кошка. Одна откапывала пожитки, другая охотилась на мышей... При выравнивании фронта на Буге я сулил какому-то подлецу все свои трофеи, которых, кстати, у меня уже не было, чтобы он помог мне выбраться на берег. Но это был умный парень, он дал мне в морду. Потом меня произвели в интенданты. И только я стал входить во вкус новой работы, как очутился здесь... Все. Я свое получил. Что же касается грядущих поколений немцев, то будут ли они делать пушки вместо масла, платить репарации или дуть шнапс — в моей судьбе это ничего не изменит.

— Но в чем же суть твоего завещания?

— Дуть шнапс. Если они при этом будут делать пушки — тоже неплохо. Но главное — шнапс.

— Он, бедняга, сошел с ума, — шепнул Эрих.

— Молчи, дурак, — так же тихо ответил Ганс. — Это провокатор.

Открылся люк, два монаха внесли суп и дали по куску хлеба каждому из сидящих в подвале.

— Послушайте, святые отцы, — обратился Фридрих, — не можете ли вы сказать, какой святой отвел нам в своих владениях этот кусочек рая?

Монахи ушли, ничего не ответив.

— Не партизаны ли? — сделал предположение кто-то.

— Мы не в России, а в Польше, — отозвался Фридрих. — Да и на кой черт партизанам с нами возиться? Мы с ними не церемонились! Нет, я полагаю, что мне не следовало связываться с интендантством, надо было учесть опыт предшественников — их или судят за растраты, или ловят в тылах партизаны, как перепелов на дудочку...

В это время между двумя солдатами началась ссора из-за того, что они не поделили кусок хлеба.

— Обратите внимание, господа, — потешался Фридрих, — типичный случай передела жизненного пространства путем применения силы. Перед вами, таким образом, в предельно сконцентрированном виде принцип цивилизации и наглядный пример того, чем кончит человечество. Машины, институты, образование — все это промежуточная дребедень, на последней странице истории будут кусок хлеба и два оскаливших зубы индивидуума в звериных шкурах. Занавес, господа, занавес! Аплодисментов не надо, комедию играли вы сами.

«Юмор висельника, — подумал Быков, — помесь философа с бешеной собакой». Все время он внимательно слушал, надеясь что-либо узнать о своем местопребывании, но, обманувшись и ничего не определив, стал дремать. И тут услышал над ухом жаркое дыхание,

— Рус, слушай... Хороший план!

— Что?

— Не говори, что мы конвоиры.

— Допустим. А дальше?

— Мы не скажем, что ты пленный.

— Зачем это?

— О, допрос будет, нам капут.

— И по заслугам. А я при чем?

— Мы есть в гестапо... О, Ганс знает гестапо! Фридрих — не сумасшедший, Фридрих — провокатор...

Глава седьмая

ЧЕЛОВЕК РОЖДАЕТСЯ ГОЛЫМ