Операция продолжается

— Он еще раз тебя благодарит и спрашивает, что, по твоему мнению, он должен будет сделать, когда придут советские войска.

— Отвечать за прошлое, — отрезал Большаков и сердито стукнул костылем по росной ночной земле. — Явиться в первую советскую комендатуру или к первому командиру польской Народной армии, в зависимости от того, кого он раньше встретит, и честно обо всем рассказать. А меру наказания для него, как мне кажется, определит польский народ. Так и переведи.

Тадеуш закивал головой, выслушав сестру, и сказал ей тихо еще несколько слов.

— Он говорит, что готов нести ответственность и благодарит тебя за прямоту. Сейчас он уедет.

Тадеуш сделал несколько шагов к Ирене, растопырил руки, намереваясь ее обнять, но она стояла не двигаясь. Он только поклонился ей, потом обернулся к летчику и приветственно поднял руку:

— До свидания, пан.

— До свидания, доктор, — сдержанно откликнулся Большаков.

«Оппель» почти бесшумно скользнул в темень. Через секунду фары выхватили полоску проселочной дороги, спадающей с холма в туманную пену низины. Жалко помигал задний маленький огонек и скрылся. И они остались одни под звездным высоким небом.

— Пойдем, Виктор, — устало объявила Ирена, — бабушка Броня нас ждет.

Она взяла его под руку, помогла подняться на крылечко. Старые половицы запели под их ногами. В сенях их уже ждала ссутулившаяся старушка. С доброго морщинистого лица выцветшие глаза изучающе скользнули по фигуре летчика. Керосиновая лампа с жестяным кругом абажура вздрагивала в ее руке.

— Иренка, цурка моя кохана, — ласково выговорила она. Они долго о чем-то пререкались по-польски, прежде чем войти в избу. Потом старушка запричитала и толкнула дверь. Глазам Большакова предстала узкая комната, половину которой занимала печь с лежанкой. Дряхлая деревянная кровать стояла вдоль стены. Вокруг стола несколько табуреток да еще длинная лавка — вот, пожалуй, и вся обстановка. На столе глиняный кувшин, четверть краюхи хлеба, блюдо с черной смородиной. Старушка поставила лампу на скатерть из грубого холста с дешевыми цветочками и, улыбнувшись, пригласила их к столу.

— Сядем, Виктор, — тихо предложила Ирена и потянула его за локоть. Большаков опустился на табуретку. Стиснув коленками костыль, он с удовольствием пил парное козье молоко, закусывая его кислым хлебом из прогорклой муки, сильно разбавленной отрубями. Ирена и бабушка Броня все время оживленно разговаривали, и по отдельным, знакомым ему польским словам и названиям Виктор понял, что они вспоминают Варшаву, довоенную жизнь, детство Ирены, ее отца и мать. Большаков в эти минуты сосредоточенно думал о своем ближайшем будущем, рассчитывая мысленно тот остаток пути, что отделяет теперь его от Вислы и линии фронта. «Она мне поможет, — размышлял он, поглядывая на Ирену, — она мне и этот путь обязательно пройти поможет. Честное слово, до чего же прекрасные люди живут на земле», — благодарно думал он. Потом из уст бабушки Брони он услышал фразу: «Ирена, пан Виктор очень утомился», которую понял как сигнал идти на отдых. Сказав эти слова, старушка взяла лампу и встала проводить их до крыльца. Ирена встала тоже.

— Мы не должны ночевать в доме, — пояснила она. — Бабушка Броня отведет нас в сарай, а утром вернется дедушка Збышек, и мы посоветуемся, как быть дальше.

— А ему довериться можно? — спросил Большаков.

— Вполне, — успокоила его Ирена, взяла чемоданчик и пошла вперед. Летчик заковылял следом. Они быстро пересекли подворье и остановились у черневшего сарая. Ржаво запела дверь, впуская полосу лунного света, и захлопнулась. Кромешная темнота окутала их. Виктор скорее почувствовал усталое учащенное дыхание Ирены, чем увидел ее. Он достал из кармана фонарь, включил батарею. Неяркий кружок света побежал по стенам, осветил низкий сеновал, заваленный сеном, и приставленную к нему короткую, в три ступеньки, лестницу.

— По этим ступенькам еще надо подняться — сказал он.

— Я помогу, — отозвалась женщина и ловко забросила на сеновал чемодан.

— Так во мне же почти девяносто кило.

— А по лесу, думаешь, легче было тебя тащить?

— Сдаюсь, — тихо засмеялся летчик. Почти без помощи Ирены он взобрался на сеновал и обшарил его с помощью фонарика. Вдалеке у стены валялись вилы. В центре сено было примято, и он разглядел две разостланные холстины, а на них подушки.

— Тут дедушка Збышек иногда ночует, — пояснила Ирена, — ложись на ближайшую подстилку, а я устроюсь на другой.

Фонарик погас. Ползком добравшись до первой постели, он разулся и, положив в изголовье костыль и планшетку, с удовольствием растянулся. На засохшей ране повязка ослабла. Ее бы следовало затянуть, но, блаженно вдыхая запах сена, он решил: ладно, завтра. Рядом раздавались легкие шорохи. Это Ирена укладывалась спать. Он вдруг представил, как она сбрасывает белый дождевик и неудобные городские туфли.

— Доброй ночи, Виктор, — донесся ее шепот.

— Доброй ночи, Ирена.